Иронические юморески. Кванты смеха

Безусловно, общество в целом никогда не бывает однородно, в особенности общество классовое. Смех, таким образом, имеет не просто групповой характер, а классовый. Однако как мы уже говорили, смех, оказывающий влияние на жизнь общества в целом, на его движение к лучшему – это смех передового класса, того класса, которому принадлежит будущее. По мнению Бергсона, объективной точки зрения на комическое нет. Объективно комического не существует. Для каждого комично то, что он находит комичным, то, над чем он смеётся.

Для нас человек, не приспособленный к буржуазному обществу, не будет смешным. Наоборот, мы скорей посмеёмся над человеком, который окажется слишком приспособленным к этому обществу. Но человек может оказаться неприспособленным вообще ни к какому обществу, и тогда это может оказаться не смешно, а трагично. В то же время он может оказаться хорошо приспособленным ко всякому обществу, и к нашим, так сказать, и к вашим, и это опять-таки может быть смешно.

Смешить, следовательно, может как приспособленность к обществу, так и неприспособленность. Всё дело в том, что мы понимаем под обществом. Трусость и глупость могут иногда пониматься как неприспособленность к обществу, хотя могут иной раз приспосабливаться к нему получше смелости и ума. Однако приспособилась глупость к обществу или не приспособилась, она всё равно будет осмеиваться или так или иначе осуждаться нами, если мы будем оценивать её с точки зрения передовой, прогрессивной части общества.

«Я хотел бы указать далее как на признак, не менее достойный внимания, на нечувствительность, сопровождающую обыкновенно смех, – пишет Бергсон. – По-видимому, смешное может всколыхнуть только очень спокойную, совершенно гладкую поверхность души. Равнодушие – его естественная среда. У смеха нет более сильного врага, чем волнение. Я не хочу этим сказать, что мы не могли бы смеяться над лицом, которое внушает нам жалость, например, или даже расположение, но тогда надо на несколько мгновений забыть о расположении, заставить замолчать жалость».

Если согласиться с утверждением Бергсона, что смех сопровождается нечувствительностью, то придётся согласиться, что он или вообще не является выражением какого-либо чувства, или радость и осуждение, которые выражает осуждающий смех, – не такие же человеческие чувства, как жалость, сострадание, гнев, горе, страх и др. Почему естественная среда смеха – это равнодушие? Разве в смехе не сказывается осуждение тех явлений, которые заслуживают этого осуждения? Казалось бы, наоборот, было бы равнодушием пройти мимо чего-то достойного осуждения и никак не откликнуться на это. Ведь неравнодушие может сказываться не только в жалости и сострадании, а и в чувстве справедливости, которое может рождать и другие эмоции. Разве мы должны испытывать сострадание к человеку, утратившему хорошее расположение духа из-за того, что ему не удалась попытка околпачить своего ближнего и попользоваться плодами его труда? Или, может быть, сознавая, что жалость здесь неуместна, мы должны бросаться в другую крайность и приходить в ярость или убегать в ужасе?

Можно ли согласиться, что «у смеха нет более сильного врага, чем волнение»? Разве смех сам не есть радостное волнение? Разве человека может волновать только жалость, гнев, горе, страх, но не может волновать радость? Если бы Бергсон сказал, что у радостного волнения, каким является смех, нет более сильного врага, чем волнение горестное, с этим можно было бы согласиться, так как сильная эмоция горя, или жалости, или гнева может вытеснить из нашего сознания эмоцию радости. Однако Бергсон под волнением понимает проявление всяких чувств, только не чувства радости.

Для того чтобы смеяться, нам вовсе не надо забывать о расположении и заставлять замолчать жалость, как утверждает Бергсон. Мы ведь смеёмся в тех случаях, когда слишком большая жалость бывает не нужна, неуместна, когда жалости осмеиваемый не заслуживает, когда проявление жалости могло бы выглядеть как ничем не оправданное лицемерие.

Бергсон не заметил, что смех над действительно комическими явлениями невозможен без какой-то доли сочувствия к осмеиваемому. Заметив, что жалость, личное участие, сочувствие часто уменьшают наше желание смеяться или даже вовсе уничтожают его, он пришёл к выводу, что для того, чтобы смеяться, надо вообще не иметь никакой жалости, никакого сочувствия, и если мы смеёмся, то потому, что неспособны испытывать нормальные человеческие чувства. Смех, по мнению Бергсона, не выражает никакого чувства. Он является выражением только ума, одного рассудка.

«В обществе живущих только умом, – пишет Бергсон, – вероятно, не плакали бы, но, пожалуй, смеялись бы; тогда как души неизменно чувствительные, настроенные в унисон с жизнью, в которых всякое событие находит отзвук, никогда не узнают и не поймут смеха… Комическое обращается только к разуму. Смех несовместим с душевным волнением».