Иронические юморески. Кванты смеха

В этом бергсоновском обществе живущих только умом не плакали бы именно потому, что живущие одним умом не имеют чувств, а для того, чтоб плакать, необходимо всё же что-то чувствовать. В то же время эти живущие только умом и ничего не чувствующие люди всё-таки смеялись бы, поскольку для того, чтобы смеяться, никаких чувств, по мнению Бергсона, и не требуется (требуется только, чтобы было чему сотрясаться, по Канту).

Однако ж кто эти «души неизменно чувствительные», о которых пишет Бергсон, «настроенные в унисон с жизнью, в которых всякое событие находит отзвук»? Несомненно, это люди хорошие, чуткие, отзывчивые, справедливые; это люди общественные, которым близки интересы других людей, а следовательно, и всего общества. Но, по мнению Бергсона, эти люди как раз не только не станут смеяться, но даже «никогда не узнают и не поймут смеха».

Позволительно было бы задать два вопроса: 1. Где Бергсон видел людей, которые никогда не смеются и даже не знают и не понимают смеха? и 2. Что в таком случае представляют те люди, которые в простоте душевной нет-нет да и посмеются над кем-нибудь или над чем-нибудь, а таковы в общем все, с кем мы обычно встречаемся. Неужели все они люди нечувствительные, не настроенные в унисон с жизнью, в которых всякое событие не вызывает никакого отзвука, короче говоря, люди скверные, неотзывчивые, бесчувственные, необщественные? Если так, то их смех не может быть чем-то хорошим, а поскольку таковы, в общем, все люди, то смех вообще не является чем-то хорошим, полезным для общества.

Такой вывод, конечно, не вяжется с жизненной практикой. В сущности, Бергсон рассуждает не о том смехе, который выражает чувство комического, то есть чувство общественного осуждения, а о том смехе, который мы назвали антиобщественным, эгоистическим, о смехе скверных, чёрствых, думающих только о себе людей, интересы которых идут вразрез с интересами общества, которые на самом деле могут посмеяться над чем-нибудь достойным сострадания. Точнее говоря, Бергсон смешивает эти два противостоящих друг другу вида смеха, не замечая, что каждый из них является выражением различных чувств, внушаемых разными точками зрения на действительность, разными мировоззрениями.

Признавая групповой характер смеха, но не находя никакой разницы между группами, можно прийти в конце концов к выводу, что каждый смеётся над тем, что ему нравится (или над тем, что ему не нравится), а раз так, то смешным, комическим может считаться всё, что угодно: и хорошее, и дурное. Для этого, как считает Бергсон, необходимы лишь два условия: неприспособленность к обществу у осмеиваемого и отсутствие сочувствия у смеющегося. Поскольку человек, не приспособленный к обществу, не разделяющий его идеалов, идущий с ним вразрез, и не возбудит к себе сочувствия со стороны членов этого общества, постольку для возбуждения смеха достаточно было бы и одного условия, то есть неприспособленности к обществу. Условие это, как мы уже убедились, совершенно необязательное и недостаточное.

Не разглядев классовой природы смеха, принимая за комическое подчас то, что комическим не является, Бергсон пришёл к выводу, что смех не всегда воздаёт по заслугам, то есть бьёт иной раз не туда, куда Бергсону как представителю определённого класса хотелось бы. Эту непонятную, с его точки зрения, коварность смеха Бергсон объяснил по-своему. «Чтобы воздавать всегда по заслугам, – писал он, – смех должен быть результатом размышления, но он выражается самопроизвольно. Ему некогда каждый раз смотреть, куда упадёт удар. В этом смысле смех не может быть абсолютно справедливым».

Заметим тут же, что и размышление зависит от взглядов, от мировоззрения размышляющего и само по себе не является гарантией справедливости. Требовать, чтобы смех являлся результатом обычного размышления, значит требовать, чтобы смех перестал быть смехом, то есть актом, в котором мысль выражается через чувство, но у которого тем не менее есть своя логика, своё молниеносное «размышление». Это «размышление», вырываясь самопроизвольно, то есть раньше, чем мы смогли бы объяснить сами себе, почему мы смеёмся, всё же содержит определённую оценку осмеиваемого явления, отличающуюся искренностью суждения, так как может выражать иной раз больше правды, чем мы решились бы высказать в результате зрелого размышления.

Бергсон не разглядел той подспудной, молниеносной работы мысли, которая приводит к образованию чувства (чувства, следовательно, осмысленного), выражающегося в смехе. Объявив смех бесчувственным, он вслед за этим объявил его и бессмысленным. Сначала он считал смех выражением чистой мысли (обращённым к чистому разуму), потом же нашёл, что смех не является результатом размышления, так как вырывается самопроизвольно. Чего же стоит разум без рассуждения и что ему остаётся в таком случае делать, как не бить без всякого смысла куда попало, то есть и правого, и виноватого? Разум без размышления – вещь, по самой малой мере, поверхностная, неглубокая. Такому разуму недоступны глубины человеческой души, тончайшие извивы человеческой психики.