Иррациональное в русской культуре. Сборник статей

То, что в аргументах врачей отыскивалось много слабых мест, несомненно, лишь укрепляло убеждение «трезвенников» в неадекватности рациональных объяснений того, чтó они видели и испытали. Например, как указывал Трегубов, если «ремиссию» Ивановской следует понимать как прямое следствие ее нового здорового образа жизни, то почему же ей не становилось лучше во время предыдущего пребывания в больницах? И если для того, чтобы сила внушения Чурикова подействовала на больных, им нужно было регулярно контактировать с ним, то как объяснить заявления многих лиц – включая тех, которые прежде никогда не встречались с Чуриковым, – о том, что их исцелили его молитвы, вознесенные за них издалека?[187] Более того, как вполне логично указывали последователи Чурикова, если сила внушения зависела либо от веры индивидуума, либо от его способности к религиозному возбуждению, то чем объяснялся тот факт, что у многих лиц, якобы исцеленных Чуриковым, прежде отсутствовала какая-либо вера или страх перед Богом?

Если Ивановская еще до своего излечения довольно долго ходила на «беседы» Чурикова и успела обрести известную веру в него к тому моменту, когда он «исцелил» ее, то другие вообще никогда с ним не встречались. Одним из самых убедительных (и в то же время типичных) является описание исключительных духовных сил Чурикова, оставленное бывшим вором и хроническим пьяницей В.А. Гуляевым[188]. Согласно его свидетельству, когда он узнал, что Чуриков обратил на путь истинный одного из его наиболее ценных соратников по преступному ремеслу, его охватила такая ярость, что он спрятал в сапоге нож и решил зарезать проповедника по завершении одной из его «бесед». Он приблизился к Чурикову, неся «в <…> голове мысли братоубийцы Каина», но в тот момент, когда его взгляд встретился с взглядом «братца Иоанна», «случилось невероятное: меня забило в ужасной лихорадке. Я весь затрясся, точно прикоснулся к оголенному проводу электричества. Я потерял самообладание, во мне упали физические силы, совершенно я обессилел, и душа моя билась точно птица в закрытой клетке». Гуляев, парализованный страхом, неожиданно и непонятно почему отказался от намерения совершить убийство. Затем, как будто кто-то толкнул его, он упал у ног Чурикова и со слезами на глазах попросил у него прощения. В то мгновение, когда «братец Иоанн», благословляя Гуляева, коснулся его головы рукой, тот почувствовал, как все тело у него наполняет могучая сила. Ковыляя к двери, он подумал, что ему только что явилась земная «правда», хотя до того момента он не верил в ее существование. После такого «пробуждения» души Гуляев сразу же нашел в себе волю для того, чтобы стать новым человеком и навсегда изменить свою жизнь.

Исходя из таких показаний, как рассказ Гуляева, «трезвенники» делали вывод о том, что вера в Чурикова – в той степени, в какой они вообще поклонялись «ему», – зародилась в них потому, что они видели его способность творить чудеса и силу его прикосновений (а не наоборот). Более того, они утверждали, что обязаны свидетельствовать об этом, будучи православными, поскольку чудеса «суть фундамент нашей веры, который ныне расшатывают своим неверием»[189]. Поэтому, подобно тому, как свидетельства о чудесах подтверждали святость таких личностей, как «живой святой» отец Иоанн Кронштадтский, они тоже полагали, что целительные способности Чурикова подтверждают его отличие от других людей[190]. Ссылаясь на Библию (Мф. 12:35), далее они утверждали (на этот раз прибегая уже к дедукции), что действительно порочный человек был бы неспособен совершить все те благодеяния, которые приписывались Чурикову, – иными словами, его поразительные добрые дела говорили о том, что он праведный (и даже святой) человек.