Иррациональное в русской культуре. Сборник статей

Вернемся, однако, к резолюции Бенкендорфа. В своей работе об истории безумия в классическую эпоху Мишель Фуко писал о том, как на изоляцию беднейших и прежде всего безработных граждан в домах умалишенных европейские дисциплинарные институции XVII века шли вследствие «великого страха» общества перед бедностью[214]. Бенкендорф, однако, своим позволением «искать партикулярного места» предлагает нечто вроде социальной терапии, определив Квашнина-Самарина к такому роду службы, на котором он не сможет принести большого вреда ни обществу, ни государству и в то же время усмирит свой «буйный» характер.

Бенкендорфовский диагноз – о слабоумии и временном помешательстве – в 1848 году слово в слово повторит в своем докладе новый шеф III Отделения граф Орлов (1, Л. 54 об.). И снова – никакого освидетельствования, никаких медицинских аргументов в пользу такого определения.

Сам Квашнин-Самарин вскоре тоже узнаёт или начинает догадываться, какого рода «частные определения» влекут за собой те или иные меры наказания. Обращаясь в марте 1849 года к графу Орлову с жалобой на несправедливое ведение его дела, Квашнин-Самарин указывает на то, что с ним поступают не по букве закона, и в негодовании восклицает: «Разве я сумасшедший и законно признан таковым?.. вовсе нет!.. Разве я лишен прав состояния по приговору суда?.. вовсе нет!..» (1, Л. 84 об.).

Только в 1851 году в материалах дела появляется первое упоминание о произошедшем годом раньше освидетельствовании, но характерно, что никаких документов, зафиксировавших эту процедуру, в деле не осталось – Квашнин-Самарин рассказал о ней в одной из своих жалоб. Если верить Квашнину-Самарину, последовательность событий была такова:

3 ноября [1850 года] я был представлен в С.П. Губернское правление для освидетельствования в состоянии умственных способностей моих (!!), а 12 декабря 1850 года был отправлен в Больницу всех скорбящих (Дом умалишенных!) где и содержался в заключении в продолжении 12 недель или трех месяцов!! В сие время имел честь я говорить с Его И.В. Принцем Ольденбургским, посещавшим больницу, и расспрашивавшем меня о моем деле. 23 генваря я был представлен для освидетельствования снова в Губернское правление, а 9е (так! – М.М.) марта отправлен из больницы Всех Скорбящих смотрителем оной Г. Лактаевым при отношении в С. Петербургский Тюремный замок, для содержания в оном, а дело мое опять передано в С.П. Уголовную палату для суждения!!....» (1, Л. 99–99 об.).

Из выписки своего дела Квашнин-Самарин вскоре узнал о причине заключения в Дом умалишенных:

<…> палата при рассмотрении всех обстоятельств моего дела возымела подозрение о расстройстве умственных способностей моих, а господа Доктора Больницы Всех Скорбящих аттестовали меня человеком ограниченных умственных способностей (!!) (1, Л. 99 об.)

Это подозрение превратилось в достоверность чрез законное освидетельствование меня в С. Петербургском Губернском правлении, членами Физиката в присутствии Г. Гражданского Губернатора и Г. Дворянского Предводителя 3 ноября 1850 года. В следствие чего я признан был Законным образом безумным и отправлен 12 декабря 1850 года в Больницу Всех Скорбящих или Дом умалишенных, где и пробыл три месяца по 10 марта 1851 года (1, Л. 105).