Исаак Дунаевский. Красный Моцарт

Шлягеры Исаак Дунаевский иногда писал за ночь. За три дня он написал мелодию для романса Керубино из «Женитьбы Фигаро». Не подошла. Артист не стал ждать и самостоятельно положил слова Керубино на какой-то популярный мотивчик. Казалось, Исааку утерли нос, показали, что не очень от него зависят. Но это только раззадорило его честолюбие. Он за ночь пишет оригинальную авторскую мелодию, как просил Синельников. Никаких претензий к нему нет. Он всем доказывает, что все может. Блестящее самоощущение победителя, которое берет истоки в беззаветной любви к нему его матери, а также веры дяди Самуила в гениальность племянников.

Работоспособность Дунаевского всех поражает. Композитор сочиняет оригинальную мелодию за два дня. Пусть не спит, пусть глаза красные — зато доволен. Враги посрамлены, в частности Вильбушевич — его всегдашний соперник.

Работоспособность и талантливость Исаака избаловали Синельникова. Он вошел во вкус. Если мэтру казалось, что спектакль скучный, он звал Дунаевского и своим хриплым басом просил через губу что-нибудь «этэка-аэ». Молодой Исаак азартно сочинял музыку за день или за два. Так начинала складываться легенда.

Николай Синельников был человеком громадного обаяния. Он был старше Исаака на 45 лет, но это никак не сказывалось на их отношениях. А «снаружи» молодой жизни все изменяется. Начинают завидовать маститые музыканты Харькова, правда, это не очень беспокоит Исаака Дунаевского. Он никогда не отличался повышенной рефлективностью.

Но у зависти есть оборотная сторона — слава. А она оказывает влияние на дамские сердца. На него уже начинают посматривать молодые красавицы, блиставшие на театральных сценах Харькова. Юренева оставила глубокую сердечную рану, но есть масса способов эту рану залечить.

Спустя 20 лет Дунаевский уже не помнил всего того, что сделал для харьковского театра Синельникова, как и не вспоминал всех девушек, в которых был влюблен. «В те годы, — пишет Исаак, — вероятно, по своей молодости, я не очень интересовался театрально-эстетическими принципами Синельникова».

Здесь сказано гораздо больше того, что думал сказать Исаак Дунаевский. Он даже не отдавал отчета, чем близок Синельникову. А между тем совершенно четко указал, чем именно. Исаак вспоминал: «Синельников по-прежнему ставил спектакли в павильонах. Музыка в его постановках по-прежнему звучала лишь там, где она органически и реально была нужна».

Для других сверстников Исаака Дунаевского все, что делал Синельников, было неприемлемо. Они считали такое искусство пропагандой «театральных задников», провинциальной станиславщиной. Любой спектакль оформлялся по декоративному стандарту: павильон, арочный лес, несколько скамеек. Ну, время от времени напишут новый задник. Подкрасят, перетасуют, расставят мебель: кушеточку, столик, диванчик, повесят занавеску. Дальше дело за актерами.

Остались стенограммы репетиций подобных спектаклей. Например, репетиция «Свадьбы Кречинского» Александра Сухово-Кобылина.

— Нелькин, вы выбегаете из средних дверей. Сквозь зубы: «Скэ-э-тиэна». Вот так повторите.

В этой «Скэ-э-тиэна» и заключалась вся соль представления.

Синельников был весьма почтенным мужчиной. В сознании двадцатилетнего юноши он как бы подменил собой руководящую фигуру отца. Поэтому фраза, что Исаак «не очень интересовался его принципами», говорит о том, что он сам не замечал, насколько на «отца» похож. Повторяю, светлым радостным мелодиям Дунаевского, конечно же, были более близки простые и понятные принципы Синельникова, нежели биомеханика Мейерхольда и его последователей. Больше всего на свете Синельников ценил ясный и простой сюжет, столь же ясную и простую картину места действия. Исаак нашел в нем сторонника своего представления об искусстве.

Почему Синельников произвел на молодого человека столь яркое впечатление? Он был олицетворением успеха на русской провинциальной сцене и отдавал должное таланту Дунаевского. Не значило ли это, что в лице Синельникова Исаак получал то, что так жаждал получить: победу над символическим отцом.

Был и другой момент. Эстетический. Окладистая борода Синельникова могла произвести впечатление на тонко организованного еврейского юношу. Она напоминала бороду иудейских старцев.

Синельников отказывался признавать шумные кубофутуристические опыты Мейерхольда, слышать ничего не хотел о театральных формалистах, о голых людях, которые выходили на сцену театра. В принципе Исаак тоже не воспринимал искусство такого рода.

В театре Синельникова было два молодых режиссера: Владимир Бертольдович Вильнер и Турцевич (позже Исаак Дунаевский даже не сможет вспомнить его имя, впрочем, не только он — вообще все забыли, как его звали). По всей видимости, Турцевич был расстрелян как «враг народа». Оба еврейских юноши грезили формализмом и несвязными звуками. Их богом был Всеволод Эмильевич Мейерхольд. По всей видимости, именно они «загружали» Исаака просьбами о музыке, похожей на ту, которая доходила из Европы.

«Левые» постановки, которые делали Вильнер, Турцевич и многие другие, очень сильно отличались от спектаклей Синельникова.