Исаак Дунаевский. Красный Моцарт

В первые годы после революции, когда Синельникова, придерживающегося старых традиций, воспринимали чуть ли не как «махровую контру», ему приходилось весьма туго в собственном театре. Например, когда он в 1922 году был вынужден ставить агитпроповское сочинение наркома просвещения Анатолия Луначарского «Канцлер и слесарь». Ему не доверяли и поэтому навязывали в сорежиссеры «левака» Вильнера, чтобы спектакль получился, как надо. Дунаевскому Синельников поручил сочинение музыки, чтобы облегчить восприятие идеологических бредней Вильнера.

Исаак Дунаевский имел возможность еще ближе столкнуться с авангардом в свою бытность музыкальным руководителем в Первом драматическом театре, бывшем театре Синельникова. В 1920 году по предложению Сергея Есенина, приехавшего в Харьков из голодной Москвы, в Первом драматическом театре торжественно чествовали председателя земного шара Велимира Хлебникова.

Анатолий Мариенгоф дал точное описание действа. «Перед тысячеглазым залом совершается ритуал. Хлебников в холщовой рясе, босой и со скрещенными на груди руками выслушивает читаемые Есениным и мной акафисты посвящения его в Председатели. После каждого четверостишия, как было условлено, он произносит: „Верую“. Говорит „верую“ так тихо, что мы только угадываем слово. Есенин толкает его в бок: „Велимир, говорите громче, публика ни черта не слышит“. Хлебников поднимает на него недоумевающие глаза, как бы спрашивая, но при чем же здесь публика? И еще тише, одним движением рта, повторяет: „Верую“. В заключение, как Символ Земного Шара, надеваем ему на палец кольцо, взятое на минуточку у четвертого участника вечера — Бориса Глубоковского».

Дальше все происходящее напоминало фарс, который публика уже не видела. После представления к Велимиру Хлебникову подошел Борис Глубоковский и в грубой форме потребовал, чтобы тот отдал ему его кольцо. Хлебников отвечал, что это кольцо теперь его. Глубоковский резко сдирает его с пальца гения и уходит. Хлебников плачет горькими слезами в кулису, а на улице публика поносит его как шута, говоря, что он потешается над властью.

Исаак Дунаевский мог быть зрителем на этом вечере, сидя где-нибудь в служебной ложе.

Харьков в то время представлялся москвичам чем-то вроде Марса. Анатолий Мариенгоф дает точную цифру, сколько они с Есениным в 1921 году добирались до Харькова — восемь суток. Ровно столько же понадобилось, чтобы совершить полет на Луну и обратно в 1960-х годах. Велимир Хлебников жил в Харькове в одно время с Дунаевским, в очень большой квадратной комнате без мебели. Мариенгоф предельно точно описывает гения: «В углу — железная кровать без матраца и тюфяка, в другом углу — табурет. На нем огрызки кожи, дратва, старая оторванная подметка, сапожная игла и шило. Хлебников сидит в углу на полу и копошится в каких-то ржавых, без шляпок гвоздиках. На правой руке у него ботинок».

Поэт Вадим Шершеневич оставил «ценные донесения» о Харькове той поры. В те времена билеты в театр не продавались, а распределялись почти бесплатно. Если вы были «левый», то могли назвать у окошка администратора свое «левое» имя и получали пропуск в ложу. Зачастую бывало, что в дебрях множества организаций «застревала» половина билетов. Половина зала пустовала, но попасть в театр было нельзя. Известен один случай, когда оркестр сыграл увертюру, пошел занавес, дирижер оглянулся на зрительный зал и обнаружил, что в театре аншлаг пустоты. Не было ни одного зрителя. Все билеты «застряли». После коротких дебатов за кулисами спектакль решили отменить.

На постановках «левых» режиссеров харьковский театр был полон. В антракте со сцены выступали главари местного «левого» искусства и смущали зрителей своими лозунгами. Многие из героев подобных безумных революционно-театральных постановок через пару лет сгинули безо всяких следов. Вероятно, их расстреляли после какого-нибудь спектакля, в котором бегали люди в прозодежде и говорили лозунги вместо текста. Слава богу, что Исаака к ним не тянуло.

По непонятным причинам Исаак Дунаевский в конце 1921 года неожиданно уходит из театра. Куда-то исчезла любовь к музыке или на горизонте появилась женщина? Зрелый Исаак Дунаевский хранил на этот счет молчание. Он только сухо напишет в 1938 году, когда в стране началась чистка: «Под влиянием некоторых личных причин бросил театр…»

Что это за личные причины? Неожиданную версию дает все тот же Анатолий Мариенгоф. 21 год — возраст призыва в Красную армию. Исаак уже помнил, как его любимого профессора Ахрона «забрили» в царскую армию. Теперь в Красную армию предстояло идти ему. Его уже пытались заставить служить, но у него оказалось слабое здоровье. В этот раз большевики были настроены серьезно и брали всех подряд.