Исайкино счастье

– Вот еще! Какой, к лешакам, фураж? – взбеленился Вилесов. – Где же коняка-то твоя? Или вы, коммунисты, теперь сами сено жрёте, коль поразорили весь честной народ?

Исайка промолчал, но взгляд его не сулил ничего хорошего. Да и буквы «ЧК» поохладили пыл купца: с этой организацией он уже имел дела, но больше как-то не стремился. Хватит, покормил клопов в узилище…

– Ладно, живи покамест! Но на обильный стол не тщись, потому как обедняли в прах по вашей милости. Все подчистую подмели, такое хозяйство обнищили, скорохваты, – проворчал Вилесов. – Спать-то в сенках, по старой памяти, постелить, хе-хе? Или ты теперя ежели Моисеич – дак меня с законной кровати сселишь или, не дай бог, к дочкам приляжешь? Выкуси, лиходей! Для меня ты все одно как был и есть – Исайка, песий сын и баламут, и бумажонки энти мне в шары не тычь. Своим красным гвардейцам обратно отнеси – на раскурку. Указывать мне ишо будут, подзаборники – фура-аж имя подавай!

– Ты не уроси, Андрей Григорьевич, все одно не пожалею! Мне твоя постеля без надобности – брезгую, и за дочерей можешь быть спокоен – не про наших женихов невестушки. А кормил ты нашего брата-батрака и раньше не чем бог послал, а тем, что после поросюков оставалось. Так что не объем твои богачества, – усмехнулся Исайка и вдруг нахмурился. – И бумаги мои ты зря пастью своей поганой стервишь. Мне их народная власть выдала. По этим бумагам, ежели не исполнишь, что в них велено, имею полное право шлепнуть тебя прямо здесь без лишнего базла. Аль не веришь? – и Исайка начал снимать с плеча винтовку.

Вилесов однажды уже видал его таким – пару лет назад, у Очерской церкви, когда Исайка заступился за инвалида: коренастый, весь из себя густоплотный; широколобая голова чуть наклонена вперед, глаза захмурены лохмотками бровей, толстые губы упрямо сжаты полумесяцем вниз, желваки, часто подрагивая, морщинят суровыми складками щеки, а из ноздрей со свистом, как из чайника, угрожающе пышет нетерпеливым парком – ну чистый бычок-откормыш. А теперь еще и с винтовкой! Поди возьми такого за рубль двадцать…

– Но-но, шуткую я, Исаюшко! Что ты, что ты – мы ж родня почти с тобой! Убери ружье, милый сын, и проходи в горницу, – пошел на попятную Вилесов.

Гоношист был купец, да не кремнист: робел и в комок съёживался перед мало-мальской силой. Но злобу таил долго, прятал ее глубоко в нутро, лишь изредка, словно из переполненного ведра, побрызгивая желчью в сладостном предвкушении скорой мести. «Ну, погоди еще, щеня мокропупая! Твоя власть покуда, но надолго ли… Кровью омоешь нынешнюю обиду мою», – как ни хотелось Вилесову эти слова прямо в лицо Исайке рявкнуть, но духу хватило только на подумать.

Хотя в мыслях своих дерзких Вилесов ничуть не голословил. Месяц назад к нему на постой попросились два красных командира из расквартированного в Очёре 10-го инженерного батальона. Хотя в красное-то они совсем-совсем недавно перекрасились – оба были бывшие офицеры, ярые монархисты-черносотенцы. Убиенного царя-батюшку, конечно, почитали, жалели его, однако больше тужили да причитали по своим утраченным капиталам. Один паровые мельницы содержал, второй – крупную торговлю имел, как и Вилесов. Однако революция отняла у них все это богатство, да еще и заставила послужить себе, мобилизовав в Красную Армию. Но служили они не за совесть, а за страх перед новой властью и за тайную надежду, что эта самая, не от бога, власть пришла ненадолго: пошалит, побузит и рассосётся, как в 1905-м.

Инженерный батальон был силой не шибко-то надежной: собирали его наспех и с бору по сосенке, поэтому сознательных, преданных революции бойцов там почти не оказалось. Рабочих и крестьян-бедняков – едва ли с четверть, коммунистов – вообще кот наплакал: почти все большевики ушли на фронт сражаться с Колчаком… Так что попали туда, да и то не своей охотой, разные кулацкие сынки, бывшие лавочники да приказчики, трактирные половые и кучера-извозчики. Среди рядовых было много не успевшего сбежать на Дон или к атаману Дутову офицерья, что скрыло свое социальное происхождение. Однако можно на время позабыть барские захмычки, снять золотые погоны, сменить фуражку на солдатскую папаху, сбрить щегольские усики и зарости простонародной бородой, но личину-то не утаишь: прознав про успешное колчаковское наступление, все они готовились встретить верховного правителя хлебом-солью. И не просто так, а – хозяевами, при полном параде! Для этого было нужно всего ничего – сковырнуть ослабленные Советы, перебить ненавистных коммуняк, а сочувствующих рассадить по кутузкам, себя тем самым реабилитировав перед суровым адмиралом за службу в Красной Армии, пусть и вынужденную. А то ведь дело известное: колчаковская контрразведка не больно любит разбираться в психологических тонкостях, нравственных муках и правах личности. Просто к стенке поставят или, честь твою офицерскую похерив, выпорют прилюдно, как крестьянина-недоимщика – и вся недолга…