Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2

Что очень модными стали дорогие и небезопасные колючки разных сортов. Что шиповник, который раньше сажали вдоль заборов (что понятно — живая изгородь), теперь высаживают совсем иначе. И требуют, чтобы находили дорогие сорта особо колючего шиповника, со страшными колючками. То же самое касается других растений. Включая безумно дорогие. Какие-нибудь лианы-монстры затаскиваются в дома. Это все равно, что заказать себе шторы из бритв. Что все это такое?

Это и многое другое говорит о том, что на земле в итоге строится не рай, а ад. И что для борцов с хилиазмом попытки построить рай на земле ужасны. А вот попытки (причем продвинутые) построить ад на земле должны защищаться и благословляться. И что вся критика рая на земле призвана на деле не противопоставить этой утопической глупости трезвую оптимизацию земной жизни в соответствии с некими представлениями о благом и должном, а расчистить путь к построению Замка Зла. Начнешь же критиковать ад земной, тебе скажут: «Ах, вам очередного рая на земле захотелось!»

Прорва эволюционирует, точнее инволюционирует… От Наташи из «Трех сестер», кричавшей: «И тут везде я велю понасажать цветочков, цветочков, и будет запах», — к Лопахину, который мечтал о вишневом саде, чтобы, купив его, срубить. А от него — к леди, заказывающей для «садика семейного» не абы что, а лианы-монстры. А чем не метафизический идеал? Ты черт (в пределе — бессмертный). У тебя адский сад в шипах и змеях, Замок Зла. А в долине люди, которые воют от ужаса, завидев тебя издали. И которых можно мучить, мучить и мучить. Развращать, терроризировать… Мало ли еще, что можно придумать?!

Рональд Рейган, назвав СССР «империей зла», заимствовал образ из «Властелина колец» Толкиена. Империя зла — это Мордор, замок зла, черный замок. Ну — и понеслось… Орки, то, се…

На самом деле СССР эпохи Рейгана был одним из самых умильных (умеренных до сусальности), добродетельных мест на планете.

Что сотворили с этим местом, лживо отождествив его с Мордором, мы видим. Под критику Мордора сооружается Мордор. И — Церковь Тьмы. Через которую князья свяжутся со своим трансцендентным, высшим инфернальным и Абсолютным.

Класс не читал Платона. Но он отыскивает нужное и желанное, как борзая дичь. У класса всегда нюх превалирует над разумом. Класс не химеричнее, а зоологичнее людей, которые его слагают. Да и люди… Понимаем же, каковы они в основной своей массе. Рано или поздно класс найдет то, что ищет. А то, что он ищет, раскроет ему объятия. Отдельные танатосы станут Супертанатосом, Всетанатосом. «Перестройка–1», «перестройка–2» и так далее станут в точке «перестройка-?» Всеобщим Превращением. Все так и будет, если мы этому не помешаем (в очередной раз). Но для того, чтобы помешать, надо увидеть сквозь личины морализации и румяна псевдоидеологических мифов суть тех, кто сыграл в невиданную по античеловечности и коварству игру. Только тогда обнажится хоть в какой-то мере лик Тьмы. Подчеркиваю — в какой-то мере, не более. Человек не любит, а точнее сказать не может видеть этот лик в его всеобъемности.

И все же увидеть надо. Может быть, тогда удастся нащупать выход. Блок говорил: «Познай, где свет, — поймешь, где тьма». Нам после случившегося нужно познать, где Тьма и что она такое. После этого, может быть, мы и лучше поймем, что такое Свет, и окажемся в большей степени сопричастными оному.

ЧАСТЬ VII. «ПОСТ» ИЛИ «СВЕРХ»?

Глава I. Три метафизические традиции

Философия может чураться религиозного соседа, а может с ним заигрывать. Или даже считать себя неотъемлемой частью того или иного религиозного опыта.

В XIX веке философия почти всегда отмежевывалась от религии. Даже тогда, когда та или иная религиозная традиция накладывала слишком очевидный отпечаток на творческую деятельность отмежевывающегося от нее философа.

XX век перенял эстафету у предшествующего столетия. И гордо ее нес вплоть до своей последней трети, когда у философов, как минимум, исчез страх перед обнаружением своей причастности к чему-то религиозному. А как максимум — возникло желание пофлиртовать с ранее абсолютно недопустимым для ученого, а теперь становящимся для него более чем приемлемым религиозным началом.

Разумеется, я говорю об ученых, не связавших с религией прямо и откровенно не только себя лично, но и свою научную деятельность. Мы знаем, что ученые, заявлявшие о том, что их научная деятельность должна служить религиозному делу, тоже были и в XIX, и в XX веке. Но мы знаем также, что они были в явном меньшинстве.

А тех, кто сначала боялся флиртовать с религией, а потом перестал бояться, было гораздо больше.