Исчезающая теория. Книга о ключевых фигурах континентальной философии

Этим актом расторгающего объявления открывается другой порядок, образовавший в итоге известную и обманчиво кажущуюся естественной нынешнюю социальную, политическую и интеллектуальную среду. Было бы криптоисторическим жестом выдвигать предположения, как выглядела бы общественная сцена и соответствующая ей политическая и иная активность, если бы связанный со светской эпохой режим attitude вследствие восторжествовавшего над ним режима публичности не пострадал так сильно. Тем не менее сохранившиеся до сегодняшнего момента функциональные элементы условной «светской» линии позволяют судить, как именно распределяются в отношении этих режимов характерные для них выборы ориентиров. Так, публичность представляет собой оперирование инстанцией означающего в его не доведенной до конца различенности, тогда как attitude характеризуется опорой на инстанцию «знания» как синхроничности. Точно так же публичность рассчитывает на совпадение инстанций «указания» и «выражения» в высказывании, требуя от субъекта буквального отреагирования на текущую повестку в виде сообщаемого этим субъектом «мнения по общезначимым вопросам», основывая на факте его выражения приписываемую субъекту «репутацию», через которую определяется в том числе его положение как частного лица. Напротив, диспозитив attitude основан на преимущественном и изначальном принятии во внимание «расположение» этого лица, на которое оказывают разнообразное влияние дополнительные акты, включающие выступление в публичность в том числе.

Оказываясь историческим и структурным следствием метафизической установки, режим публичности тем самым содержит все присущие этой установке анонимные допущения, требуя себе привилегий в виде права не считаться с изначально заложенными в него структурными противоречиями и функционируя так, как если бы они не имели места или были преодолены, при том что постоянно сотрясающие этот режим кризисы и происходящие в нем отдельные скандалы явно указывают на его скандальность в ином, более принципиальном смысле, связанном с заключенными в нем притязаниями. Указания на эти привилегии – постоянно истребуемые заново, – фиксирование связанных с ними ожиданий, а также постоянная экспозиция неразличенного качества означающего, обязанного своим качеством наличию действующего «желания-сказать», и составляют задачи созданного Деррида метода.

4 Жижек

«Вторая критика» в марксизме, психоанализе и формализме

Говорить о Жижеке сегодня – значит высказывать вещи, в минимальной степени способные претендовать на оценку вклада в фундаментальном смысле Beitrag, поскольку речь идет о мыслителе актуальном, который одним движением способен переменить свою участь и участь собственных идей, и уже производил это неоднократно. При этом всякий раз при инцидентах подобного рода появляется вопрос, необходимо ли говорить о «повороте» в мысли – kehre – или же о réécriture, переписывании.

Сколько бы ни было о той и другой категории написано, тем не менее, похоже, что-то все же ускользает. Так, в первом приближении увидеть разницу между двумя этими актами парадоксальным образом можно на примере мыслителя, которому надлежало учредить и тот и другой, причем практически одновременно, – речь, естественно, идет о Хайдеггере. Потребовав для Бытия «иного осмысления», Хайдеггер рассчитывал на поворот, но, предприняв для его осуществления и иллюстрации в том числе аргументы расы как индикатора способности за смыслом Бытия следовать, он привел положение дел в своей мысли к необходимости переписывания, последствия которого принято, например, видеть в решительных требованиях критиков последующего поколения «читать иначе» буквально все, что Хайдеггером было создано с самого начала, еще до того, как о повороте зашла речь.

Возникает сильное искушение вывести из этого представление, согласно которому «поворот» представляет собой нечто, что учреждается усилием самого мыслителя, тогда как «переписывание» представляет собой следствие происшествия в его мысли, ее сбой. В таком случае поворот, если воспользоваться лакановской антиномией, должен представлять собой tuche, некое реальное событие, тогда как переписывание становится следствием automaton, в область которого мыслитель соскользнул, потеряв бдительность и поступившись своей мыслью, вследствие чего его деятельность стала поводом для критического переосмысления всего оставленного им наследия в целом. В одном случае действие как будто заключается в верности желанию (упорному выполнению невозможной задачи «осмыслить Бытие на почве подобающей ему фундаментальности»), тогда как во втором имеет место уступка желанию как некоей частности, обнажающей перверсивный характер повторения общего места («в невозможности осмысления виновны евреи»).