Исчезающая теория. Книга о ключевых фигурах континентальной философии

Это нетрудно проследить, обратившись к концепту так называемой практики, особенность которого состоит в том, что, как интеллектуалам долгое время вдалбливали, она обретает смысл только в перспективе решения вопроса о возможности революции. Даже если понимать под практикой вещи самые разнообразные, сама проблематизация понятия практики, чья противопоставленность теоретическому вмешательству достигает порой высших степеней тенденциозности, всегда остается обязанной штудиям о революционной деятельности. Обязательство это находится в самой сердцевине дискурса университета – именно оно создает присущий ему обскурантизм, и далеко не случайно образцом функционирования этого дискурса Лакан, точно так же как и Деррида, считает академическую культуру советского периода с присущими ей изобильными рационализациями вокруг реализовавшихся или же упущенных возможностей, связанных с восстанием. Даже в тех случаях, когда университет на первый взгляд занят чем-то иным, в нем так или иначе продолжает решаться вопрос о том, на какой отметке в каждом из рассматриваемых предметов необходимо установить меру ангажемента по шкале предрекаемого ими революционного вмешательства. Другое дело, что облик этого установления может иметь более или менее карикатурный характер, но если он не настолько карикатурен, как, например, в советской идеологической школе, это не значит, что подобное установление не производится.

Всякий раз, когда вы сталкиваетесь с типичным продуктом этой деятельности – например, в литературной критике, которая в период Холодной войны по обе стороны океана только и знала, как задаваться вопросом о том, в виде какой очередной абсурдной непристойности в субъекте воплотилось переживаемое им отчуждение и ощущение бессилия по отношению к условиям его существования, – вы можете наблюдать за тем, как вопрос о практике снова выводится в этом рассуждении на первый план. Субъект должен нечто предпринять – имеется в виду нечто фундаментальное, опрокидывающее самые устои его существования, – но не может. Именно так выглядит типичное, подразумеваемое в этой стилистике заявление. Тот факт, что именно советский университет склонен был объявлять любую ближайшую по теме, но не совпадающую с его версией постановку вопроса о практике ошибочной, ничего в данном случае не значит – соответствующий дискурс превосходно обнаруживается и там, где, например, к проблеме заходят со стороны экзистенциализма или даже современного прикладного психоанализа, применимого к литературе и кино. По существу, дискурс университета – это соответствующая его положению академическая литература, для которой характерно ставить вопрос в том ключе, который я обрисовал выше. То, что эта литература, будучи зарубежной, беспрестанно подвергалась в СССР идеологически выверенной критике, не означало ничего, кроме того, что в дискурсе университета есть нечто, зафиксированное величайшим исследователем феномена университета, Фрицем Рингером, впервые показавшим, что нечто в университетской позиции заставляет ее неустанно совершать парадоксальные нападки на себя же саму[14].

В этом ключе и нужно видеть то, что Лакан дискурсом университета называет. Я предлагаю попробовать уловить его целиком, без разбора отдельных позиций, задаваемых соответствующими значками, посредством которых он записывается. С одной стороны, при первичном изучении введенных Лаканом дискурсов не обойтись без пристального внимания к этим значкам и создаваемой тем самым иллюзии, что ключ к понимаю схемы лежит именно в них. При этом, напротив, значки обладают смыслом потому, что обладает смыслом вся схема. Для того чтобы ее уловить – и это работает для каждого из четырех лакановских дискурсов – необходимо сформулировать акт высказывания, который этой схемой должен быть донесен.

Акт высказывания в структурном психоанализе – это не то, что в рамках теорий коммуникаций можно назвать «сообщением». Так, в дискурсе господина никакого сообщения не обнаруживается, тогда как его акт, сформулированный Лаканом, звучит как «Я есть Я», и это вовсе не бросаемый кому-либо вызов – сам господин никогда так не скажет. Тем не менее в иных случаях акт вполне может выступать в том числе в виде сообщения, особенно если мы находимся на территории, этому дискурсу соответствующей. Так, к примеру, дискурс психоаналитика в тех случаях, когда речь идет об аналитической практике, воплощается в акте, который анализант прекрасно улавливает, даже если о теории психоанализа ему известно не так уж много. Акт этот сообщает – разумеется, вне какой-либо соответствующей ему прямой коммуникации, – что анализант является тем, кто обречен получать не то, что он от аналитика требует.