Исчезающая теория. Книга о ключевых фигурах континентальной философии

Нет сомнений, что за этой неустранимостью следует искать не волю властвующего, а желание, поддерживающее эту неустранимость извне. Хорошо известно, как часто представитель интеллигенции критически упоминает о пагубной потребности широких масс в сильной руке – в неумолимой, но справедливой власти. Ненависть, которую он испытывает к этой идее, должна доказывать его свободолюбие, но на деле, разумеется, говорит совершенно об обратном.

На практике интеллигент отличается тем, что он имеет или пытается иметь дело с нехваткой стоящего у власти субъекта. Именно это обусловливает специфику его воззвания к нему, а вовсе не беспомощное намерение усовестить властителя напрямую, в которое в итоге зачастую публичная активность интеллигента выливается. То, чего интеллигент на деле хочет, это видеть в субъекте власти малое а; он ощущает себя этому субъекту сродни – не в том смысле, что интеллигент целит на его место, а в том, что он буквально видит его по-братски, как своего ближнего. Исходя из этого, он желает знать, где желание властвующего субъекта дает слабину; что интересно, так это то, что он убежден, что знает, где это место расположено, и склонен делать заявления, исходя из его реальности. Сам субъект у власти, напротив, сегодня не имеет ни малейшего понятия, где это с ним происходит. Причиной этому как раз и выступает то, что, аккумулируя зачастую значительную власть, он больше не является господином, то есть не осуществляет то, что Фуко, подбираясь к этому феномену со стороны не столько инстанции желания, сколько с технической точки зрения, как раз и назвал «заботой о себе».

Уже это показывает, что не стоит концептом этой заботы, вновь набравшим сегодня популярность, слишком уж очаровываться – не потому, что соответствующие ему практики долгое время были доступны лишь избранным, а поскольку сам по себе он имеет смысл лишь в тех случаях, когда от субъекта может исходить нечто такое, что делает его бытие чреватым, потенциально создающим для его окружения события, которые могут повернуть происходящее в непредсказуемое русло. Именно предотвращению этого «забота о себе» и служит, что бы о ней ни говорили и какие бы глубокие индивидуально-духовные смыслы ей не приписывали. Хорошо осуществляемая забота о себе гарантирует, что, например, правящий субъект, имеющий доступ к наиболее разрушительным по современным меркам вооружениям, не пустит сегодня или завтра всех нас на воздух ради прорыва в области того или иного хронического внешнеполитического конфликта.

Подобная чреватость бытия отдельных субъектов ныне практически утрачена, поскольку современность представляет собой ситуацию, в которой сам концепт «влияния на происходящее» лишается эксклюзивности: любой, даже рядовой член общества назначается потенциально влияющим на происходящее на мировом уровне даже там, где он выполняет или игнорирует требования раздельного сбора мусора или же поддерживает т. н. языковую культуру сексуального насилия. «Ты – это тот активный или пассивный вклад в решение или отягощение мировых проблем, который ты делаешь» – именно так выглядит сегодня апелляция к субъекту в принципе.

Несомненно, должна быть связь между широчайшим распространением этой малой чреватости, потенциально исходящей от каждого, и между тем перманентным кризисом, который переживает сегодня господствующее означающее и который ошибочно возводят к кризису любой влиятельности самой по себе. Как правило, это положение воспринимается как своего рода увязание, невозможность внести в повестку радикальные перемены, и есть мыслители, которые оказываются к этому увязанию более чувствительны, нежели прочие. Так, именно переживаемое здесь бессилие, вызывающее ощущение неудобства и запертости, лежит в основе требований вернуть господина в той или иной форме. Это происходит далеко не только в среде, отмеченной консерватизмом, то же самое испытывают и те, кто отчаялся добиться чаемых перемен другим способом. Так, Славой Жижек, например, в какой-то момент потребовал воссоздать господина именно для левых, в чем есть определенная ирония, поскольку это означает, будто правые с их фирменной симпатией к перспективе такого возвращения ничего на самом деле из нее не извлекут.