Читаем Исчезающая теория. Книга о ключевых фигурах континентальной философии полностью

Все это лишает универсальности левополитический посыл, к которому университетский взгляд на привилегии восходит практически без остатка. Согласно этому посылу существует возможность измерить привилегированность посредством обнаружения соответствующего идентифицирующего означающего – будет ли оно классовым, расовым или половым. Речь в данном случае как раз и идет об означающем, называемом Лаканом «господствующим», поскольку все, что ни происходит в поле, в конечном счете будет иметь зависящий от него исход. Данное положение является исторически патогномоничным для тех областей, где университетский дискурс находится в действии, и никакие попытки внести в ситуацию элементы прогрессизма со стороны гуманитарной борьбы с неравенством не могут его изменить.

Именно по этой причине дискурс университета получает специальную запись, в которой все, что происходит на его верхнем этаже, на уровне т. н. знания, внизу поверено господствующим означающим. Таким образом, акт высказывания университета можно реконструировать из призыва дискурса науки, сформулированного Лаканом в «Этике психоанализа», который звучит как «Продолжай познавать!», и той дополняющей поправки, которую университет в этот слоган вносит. В связи с этим в полном виде он должен звучать так:

«Продолжай познавать независимо ни от чего, но надеяться в данный момент ты можешь только на означающее, отмечающее твое нынешнее положение».

С этим в конечном счете и связана та ситуация, которую Лакан откровенно высмеивает, – ситуация так называемого гуманитарного знания. Знание это не является знанием подлинно философским, что часто ставят ему в вину, но именно это как раз и позволяет ему от ситуации, создаваемой дискурсом господина, уйти. Данный уход дает ему возможность видеть себя оплотом свободы, прогресса, независимости, особенно если оно ставит перед собой политические цели.

Где в таком случае оказывается то, что сохраняет с дискурсом господина связь? Находится оно в неожиданном, но очень хорошо обжитом месте, где гуманитарное знание интеллектуала обнаруживает свою альтернативу – в среде так называемой интеллигенции.

Если внимательнее присмотреться к тому, что произошло с колыбелью появления этих обеих сходных, но не совпадающих фигур в момент так называемого дела Дрейфуса, то уже там можно заметить существенные расхождения в самоопределении. С одной стороны, часть общества, которая была убеждена, что Дрейфус не имеет на себе никакой вины, в дальнейшем стала субъектом совершенно особым, претендующим на место гласа возмущенной публичности как таковой. Появившись в этот момент и будучи отмеченным двусмысленностью, скрывавшейся за определением «дела» как сингулярного и всеобщего, субъект этого сообщества начал претендовать на всеобщее во всех остальных вопросах и существенно в этом преуспел. Тем не менее совокупность этих субъектов была расщеплена, и обе ипостаси заняли различное положение по отношению к знанию.

Одна из них развилась в способ суждения, благодаря которому наше представление о власти сегодня устроено определенным образом даже в том случае, если мы от соответствующей ему университетской критической культуры далеки. В его основе лежит предпосылка, что властный произвол базируется на антропологических началах и с этой стороны навряд ли подлежит хоть сколько-нибудь существенной коррекции, но при этом всегда требуется знать конкретное означающее произвола, потому что без него последний не состоится. Именно так занимает свое место представление об угнетении тех или иных групп на основе представляющего их означающего – связка, без критической апелляции к которой университетский интеллектуал сегодня немыслим. Место обладающего властью в лакановской системе помечено в этом случае А, большим Другим, поскольку цепочка означающих формируется именно здесь.

В то же время есть и другое решение, апеллирующее непосредственно к субъекту власти и берущее в расчет прежде всего его душевные и прочие свойства. Принято считать эту апелляцию наивной, но она вовсе не собирается по этой причине исчезать. Более того, невзирая на напрашивающуюся здесь невысокую оценку предполагаемой ей искушенности, она встречается повсеместно, не делая различий между субъектом академически наивным или же натасканным в области критической теории. Рыдания разочарованной американской прогрессивной молодежи на улицах в ночь победы президента Буша-младшего в 2004, литературно описанные Филипом Ротом[16], показывают, что никакой успех, достигнутый субъектом на ниве собственного гуманитарного образования, не становится препятствием для продолжающихся с его стороны попыток условно прямого обращения к «политическому центру», который к описанным в структурализме разнородным и многочисленным образованиям власти не имеет никакого отношения и как будто продолжает выступать инстанцией, на них паразитирующей, но при этом совершенно неустранимой.

Перейти на страницу:

Все книги серии Фигуры Философии

Эго, или Наделенный собой
Эго, или Наделенный собой

В настоящем издании представлена центральная глава из книги «Вместо себя: подход Августина» Жана-Аюка Мариона, одного из крупнейших современных французских философов. Книга «Вместо себя» с формальной точки зрения представляет собой развернутый комментарий на «Исповедь» – самый, наверное, знаменитый текст христианской традиции о том, каков путь души к Богу и к себе самой. Количество комментариев на «Исповедь» необозримо, однако текст Мариона разительным образом отличается от большинства из них. Книга, которую вы сейчас держите в руках, представляет не просто результат работы блестящего историка философии, комментатора и интерпретатора классических текстов; это еще и подражание Августину, попытка вовлечь читателя в ту же самую работу души, о которой говорится в «Исповеди». Как текст Августина говорит не о Боге, о душе, о философии, но обращен к Богу, к душе и к слушателю, к «истинному философу», то есть к тому, кто «любит Бога», так и текст Мариона – под маской историко-философской интерпретации – обращен к Богу и к читателю как к тому, кто ищет Бога и ищет радикального изменения самого себя. Но что значит «Бог» и что значит «измениться»? Можно ли изменить себя самого?

Жан-Люк Марион

Философия / Учебная и научная литература / Образование и наука
Событие. Философское путешествие по концепту
Событие. Философское путешествие по концепту

Серия «Фигуры Философии» – это библиотека интеллектуальной литературы, где представлены наиболее значимые мыслители XX–XXI веков, оказавшие колоссальное влияние на различные дискурсы современности. Книги серии – способ освоиться и сориентироваться в актуальном интеллектуальном пространстве.Неподражаемый Славой Жижек устраивает читателю захватывающее путешествие по Событию – одному из центральных концептов современной философии. Эта книга Жижека, как и всегда, полна всевозможных культурных отсылок, в том числе к современному кинематографу, пестрит фирменными анекдотами на грани – или за гранью – приличия, погружена в историко-философский конекст и – при всей легкости изложения – глубока и проницательна.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Славой Жижек

Философия / Зарубежная образовательная литература / Образование и наука
Совершенное преступление. Заговор искусства
Совершенное преступление. Заговор искусства

«Совершенное преступление» – это возвращение к теме «Симулякров и симуляции» спустя 15 лет, когда предсказанная Бодрийяром гиперреальность воплотилась в жизнь под названием виртуальной реальности, а с разнообразными симулякрами и симуляцией столкнулся буквально каждый. Но что при этом стало с реальностью? Она исчезла. И не просто исчезла, а, как заявляет автор, ее убили. Убийство реальности – это и есть совершенное преступление. Расследованию этого убийства, его причин и следствий, посвящен этот захватывающий философский детектив, ставший самой переводимой книгой Бодрийяра.«Заговор искусства» – сборник статей и интервью, посвященный теме современного искусства, на которое Бодрийяр оказал самое непосредственное влияние. Его радикальными теориями вдохновлялись и кинематографисты, и писатели, и художники. Поэтому его разоблачительный «Заговор искусства» произвел эффект разорвавшейся бомбы среди арт-элиты. Но как Бодрийяр приходит к своим неутешительным выводам относительно современного искусства, становится ясно лишь из контекста более крупной и многоплановой его работы «Совершенное преступление». Данное издание восстанавливает этот контекст.

Жан Бодрийяр

Философия / Зарубежная образовательная литература / Образование и наука

Похожие книги

100 знаменитых отечественных художников
100 знаменитых отечественных художников

«Люди, о которых идет речь в этой книге, видели мир не так, как другие. И говорили о нем без слов – цветом, образом, колоритом, выражая с помощью этих средств изобразительного искусства свои мысли, чувства, ощущения и переживания.Искусство знаменитых мастеров чрезвычайно напряженно, сложно, нередко противоречиво, а порой и драматично, как и само время, в которое они творили. Ведь различные события в истории человечества – глобальные общественные катаклизмы, революции, перевороты, мировые войны – изменяли представления о мире и человеке в нем, вызывали переоценку нравственных позиций и эстетических ценностей. Все это не могло не отразиться на путях развития изобразительного искусства ибо, как тонко подметил поэт М. Волошин, "художники – глаза человечества".В творчестве мастеров прошедших эпох – от Средневековья и Возрождения до наших дней – чередовалось, сменяя друг друга, немало художественных направлений. И авторы книги, отбирая перечень знаменитых художников, стремились показать представителей различных направлений и течений в искусстве. Каждое из них имеет право на жизнь, являясь выражением творческого поиска, экспериментов в области формы, сюжета, цветового, композиционного и пространственного решения произведений искусства…»

Илья Яковлевич Вагман , Мария Щербак

Биографии и Мемуары