— Сахиб, — залебезил чинуша, перейдя на турецкий (дурень вряд ли знал, с каким усердием я, выучив ранее тридцать два западных языка, занимался турецким), — я выявил члена Клана: я увидел на руке метку. Едва чужеземец зашел на КПП, я тут же засек! Нюх меня не выдал и на сей раз, как и всегда! Ведь не зря меня всем ставят в пример!
Чинуша был прав. На предплечье у меня и вправду была метка: бледный шрам, представляющий (так же как и Захир, испугавший Августа, и белый знак, татуируемый на руках карателей из банды Альбина) крест, перечеркивающий круг. Я и сам удивился: значит, знак Клана передавался генетически!
— Да ну? — удивился начальник. — Предъяви!
Заместитель — так как чинуша был наверняка заместителем, — или «шаух», как их называют в Турции, взял меня за руку и приблизил к начальнику.
—
Начальник сделал жест, предлагая мне сесть на стул. Я сел. Начальник сделал жест, предлагая мне чубук; длинная трубка пахла крепкими светлыми табачными листьями. Затем начальник щелкнул пальцами: тут же прибежал слуга и услышал приказ принести каву из жасмина; сей ликер изысканные турки весьма ценят и пьют литрами.
— Вы владеете английским? — приступил начальник.
— Yes, — сказал я.
Мы начали выказывать друг другу владение английским или, правильнее сказать, принялись спикать на инглише. Как заявил начальник, санитарная служба регистрирует в Анкаре уже двадцать третий случай
Ситуация была ясна. Разумеется, начальник скрывал истинную причину и в случае, если предупреждение не будет иметь надлежащих действий, не задумываясь, применит крайние насильственные меры.
Наверняка ему был дан приказ задерживать всех граждан, имеющих на предплечье характерный белый шрам, всех «людей Клана», как выразился Махмуд Абдул-Азиз Ибн Асман Ибн Мустафа. Мне была неясна причина дискриминирующих мер, а узнать ее я стремился. Чем вызван страх перед «членами Клана», въезжающими в Анкару?
Я не решился тут же давить на начальника всякими «где-как-зачем», не стал выпытывать, рискуя вызвать раздражение, причины навязанных мне запрещений, а решил схитрить.
Сделав испуганный вид — как если бы и вправду верил в неминуемую смерть, ждавшую меня в Анкаре, — я вышел из К П П, сел в «бугатти», приехал в ближайший населенный пункт и снял хибару.
Там я целую неделю втирал в себя миндальную шелуху, красил шевелюру, прилаживал к лицу фальшивые усы и бакенбарды и сумел сделать себя неузнаваемым. Надев серый бурнус, я затесался в актерскую труппу, направлявшуюся в Анкару, — где Центр игр и развлечений (карты, рулетка и т. д.) устраивал шумный праздник, — в два счета выбил визу, затем разрешение и без труда пересек КПП.
Некий приятель дал мне верительную записку к юристу, живущему в Анкаре. Я сменил местный бурнус на прежнее платье чужестранца и, не сняв накладные усы и бакенбарды, нацепил пенсне, придавшее мне весьма внушительный вид.
А еще, предвидя, как в любую минуту первый же встречный, глядя на меня, заинтересуется предплечьем, завязал, да еще и заклеил правую руку пластырем, и сунул ее на перевязь, как если бы перенес сибирскую язву или серьезнейшее ранение и едва вышел из лазарета.
Пришел к юристу. Юрист меня принял. Не решаясь раскрыться ему сразу, так как внешний вид хитреца — как знать? — зачастую скрывает неискренние намерения, я выдумал себе целую легенду: я, дескать, любитель устных и письменных традиций, приехал для изучения притч, песен, сказаний, былин, саг, забавных курьезных случаев, дабы издать внушительный академический труд.
Сам не ведая, я угадал первейшее увлечение юриста: мужчина расплылся в любезнейшей улыбке и принялся закармливать меня всеми известными ему небылицами.
— Итак, — начал страстный любитель, — знаешь ли ты сказку «Али Баба»?
— Нет.
— Так слушай, прекраснее не найдешь: