Исчезновение

  В воскресенье я пошел на мессу вместе с матерью и отцом, как раз когда собралась вся наша община. Выстояв очередь, я вместе со всеми стал на колени, обернув руки белой льняной тканью. Я поднял голову навстречу подошедшему священнику и открыл рот, позволив белесой вафле лечь на язык. Я отошел назад к своему месту на скамье. Впитывая влагу рта, вафля таяла на моем языке. Я был осторожен, чтобы не касаться ее зубами. Я ее проглотил, уговаривая себя в том, что это просто вафля, а не Тело Христа, что я не в общине, а сам по себе.

  Став на колени, я ждал гром и молнию, разрушения стен церкви и падения столбов, на которые опирался потолок. Но ничего не произошло, и это было худшее из всего.

  Самое худшее из того, что могло бы случиться.

  Небытие. Безответность. Пустота, которая так ничем и не заполнилась все последующие годы.

  Двадцатью пятью годами позже я лежу в своей постели на третьем этаже в арендуемой мной квартире напротив церкви Святого Джуда. Я исчезаю среди ночи. Моя сестра спит рядом в спальне. Она – сама невинность по сравнению со мной.

  Я больше никогда не нарушал свою клятву, что дал в тот день, когда похоронили Бернарда, чтобы больше не было тех кошмаров, которые обязательно последуют, если я вновь вызову исчезновение. Однако исчезновение приходило само, раз за разом истощая меня, и я был бессилен что-нибудь с этим сделать.

  Скрываясь в темноте, я его терпел, пытаясь каждый раз отсрочить момент, когда оно придет снова, напоминая о себе паузой, болью, холодом.

  Этой ночью, однако, появился свет в конце этого адского туннеля, ведущего в тупик исчезновения, взявшего верх надо мной. Я подумал о том, что по этой земле ходит еще один исчезатель, мой неизвестный племянник, который передаст исчезновение следующему поколению. До последнего вечера я был не в силах что-нибудь о нем узнать.

  Роз дала мне ключ, в котором я так нуждался.

  Я его найду.

  Согрею и защищу его.

  Я постараюсь сделать для этого бедного исчезателя все, что дядя Аделард так и не смог сделать для меня.                                               

Оззи.

  Монахини приняли его, выкормили, уберегли от холода и болезней, они залечивали его раны, проявляя нежность, любовь и заботу. Храни Господь монахинь, хотя сам женский монастырь он ненавидел. Он также ненавидел весь тот мир, что был за его пределами. Он также ненавидел себя, в особенности то, что он сам никак не мог в себе изменить - головные боли, плаксивость и сопли, без конца текущие из его носа. С тех пор, как Па, который на самом деле не был его Па, бил его кулаком по носу так, что он мог пролететь кубарем через всю комнату. А затем, увидев, как пошла кровь и как смяты все кости носа и хрящи, Па бил его снова и снова в то же самое место. С тех пор нос Оззи тек без конца, а в голове над его глазами начинались адские боли, сползающие по его скулам.

  - Хватит дрожать, - командовал ему Па, который не был его Па, а так – фальшивкой, липовым «папа-заменителем», и затем он бил его снова. – Хватит плакать…

  Когда он был еще маленьким, то он плакал, когда старый «папа-заменитель» бил его, а затем ругал его за плач, обзывал последними словами и снова бил Оззи, крича на него: «Хватит плакать, долбаный выродок…» Оззи пробовал объяснить, что он плачет, потому что его бьют, но это никак не могло остановить избиение. Ничто не могло. Избиения были бесконечны – изо дня в день. Наконец, ему стоило неимоверных усилий, чтобы научиться не плакать. Или внутри него что-то высохло – там, где появлялись слезы? Он не смог справиться с насморком, но, Христос, он больше не плакал. И это - то, чего он смог добиться. Он больше не плакал, что бы не случилось.

  Из-за матери он начал жить у монахинь. Бедная Ма – как он ее любил. Он не мог забыть ее запах, коим был запах бутылок, а если точнее, то их содержимого, с чем он познакомился позже – с тем, что пьют. Стоя за дверью в недосягаемости для глаз, она большими глотками заглатывала то, что было внутри, и думала, что никто этого не видит. Прошло немало времени, чтобы стало ясно, для чего она скрывалась за дверью, пока, наконец, в кладовке не скопилось огромное количество бутылок. Она пила с такой жадностью, будто это была еда, а она очень голодна. И когда старый «папа-заменитель» пришел домой, то он начал избивать ее за то, что она пила, а затем стал швырять бутылки в стены и потолок, разбивая в дребезги их, а также и в нее.

  Ночами Оззи пытался закрывать уши, чтобы не слышать происходящее в их спальне. Это был странный шум пружин матраца, но еще громче был плач его матери, ее стенание, а затем ее приглушенные крики и ворчание старика, напоминавшее рев дикого животного. Оззи не переносил этих звуков, он затыкал уши и тихо рыдал в подушку и одеяло.