Исчезновение. Дочь времени. Поющие пески

Грант пребывал в состоянии приятного недоумения, он жевал и размышлял. Он отметил четко соединенные верхушки букв «m» и «n». Лжец? Или просто скрытный человек? Поразительно неожиданная черта почерка у человека с такими бровями. Измените на один градус угол их разлета в ту или другую сторону – и впечатление становится совершенно другим. Магнаты кино брали хорошеньких девочек из Белхема или Масвелл-Хилла, убирали их брови, рисовали им другие – и девочки превращались в абсолютно загадочных существ из Омска или Томска. Трэбб, карикатурист, как-то сказал Гранту, что именно брови лишили Эрни Прайса шанса стать премьер-министром. «Его брови им не понравились, – говорил Трэбб, тараща, как сова, глаза из-за кружки с пивом. – Почему? Не спрашивайте меня. Я ведь только рисую. Может, им казалось, что они выражают плохой характер. Им не нравится человек с плохим характером. Не верят они ему. Это и лишило его шанса, поверьте мне. Его брови. Они им не нравились». Брови, отражающие плохой характер, высокомерные брови – именно брови являются доминантой в лице. Именно разлет бровей придавал тому бледному лицу на подушке бесшабашный вид даже в смерти.

Да, человек был трезв, когда писал те слова, это, по крайней мере, ясно. Обстановка пьяного угара в купе Б-Семь – спертый воздух, скомканные одеяла, пустая бутылка, катающаяся по полу, опрокинутый стакан на полке – это могло быть раем, который он искал, но, когда он выражал словами путь к нему, он был трезв.

Поющие пески.

Жутко, однако чем-то притягательно.

Поющие пески. А ведь где-то и правда есть поющие пески. Эти слова звучали туманно, но знакомо. Поющие пески. Они кричат у вас под ногами, когда вы идете по ним. Или это делает ветер, или еще что-нибудь. Мужская рука, высунувшаяся из рукава твидового пиджака, протянулась перед носом Гранта к тарелке и взяла с нее бап.

– Похоже, ты совсем неплохо проводишь время, – произнес Томми, отодвигая стул и усаживаясь. Он разрезал бап и намазал его маслом. – В этих штуках теперь абсолютно нечего жевать. Когда я был мальчишкой, можно было запустить в них зубы и тянуть. Иногда сдавался бап, иногда – твои зубы. Но если побеждали зубы, ты получал действительно что-то стоящее. Полный рот вкуснейшего теста, и того хватало на добрых пару минут. А у теперешних нет никакого вкуса, и их можно сложить вдвое и целиком отправить в рот, не опасаясь, что задохнешься.

Грант молча с любовью смотрел на Томми. Не бывает друга ближе, чем человек, с которым ты спал в одной комнате в подготовительной школе, подумал он. Потом они с Томми вместе учились в закрытой средней, но именно подготовительную он вспоминал всякий раз, встречаясь с Томми. Может быть, потому, что это свежее розово-загорелое лицо с круглыми ясными голубыми глазами в главном не изменилось по сравнению с тем, которое в детстве торчало над воротом коричневой спортивной, криво застегнутой курточки. Томми всегда застегивал курточку удивительно небрежно.

Это было так похоже на Томми – не тратить время и жизненные силы на условности вроде вопросов, как прошла поездка, как здоровье. И Лора, конечно, тоже не станет его расспрашивать. Они примут его таким, каков он есть, как будто он находится здесь уже давно, как будто он и не уезжал вовсе, как будто просто продолжается его предыдущий визит. Удивительная атмосфера покоя, в которую ему снова предстоит погрузиться.

– Как Лора?

– Лучше не бывает. Прибавила немного в весе. По крайней мере, так она говорит. Я этого не вижу. Никогда не любил костлявых женщин.

Когда-то им обоим было по двадцать лет, и Грант подумывал о женитьбе на своей кузине Лоре; и она – он был в этом совершенно уверен – подумывала о том, чтобы выйти за него замуж. Но прежде чем было произнесено хоть одно слово, чары исчезли, и они вернулись к чисто дружеским отношениям. Чары были частью того длинного пьянящего горного лета. Утренние часы среди холмов, пахнущих сосновыми иглами, и бесконечные сумерки со сладким привкусом клевера. Для Гранта его кузина Лора навсегда осталась связана со счастливыми днями летних каникул; они вместе росли, вместе впервые шлепали веслами по воде, вместе впервые взяли в руки удочки, вместе поднимались на Ларинг, вместе в первый раз стояли на вершине Брериаха. Только в то лето счастье сконцентрировалось именно в Лоре, само лето сфокусировалось в существе, которое звалось Лорой Грант. У него до сих пор слегка сжималось сердце, когда он думал о том лете. Оно было полно дивной светлой красоты, радужной переливчатости мыльного пузыря. Но поскольку ни одного слова сказано не было, пузырь так никогда и не лопнул. Он оставался легким, прекрасным, радужным, висящим в воздухе там, где они его оставили. Они оба ушли к другим делам, другим людям. Лора порхала от одного к другому с веселым безразличием ребенка, играющего в классы. А потом он пригласил ее на танцы к «Старикам». И там она встретила Томми Рэнкина. Вот так это и случилось.

– Что там за суматоха на станции? – спросил Томми. – «Скорая помощь» и всякое такое.

– Человек умер в поезде. Наверное, потому.