Исчезновение. Дочь времени. Поющие пески

Все это, думал Грант, на сегодня ближе всего подходит первоначальной идее полета. Кто-то заметил, что когда человек впервые стал мечтать полететь, он видел самого себя поднимающимся в голубые эмпиреи на серебряных крыльях, но потом все получилось совсем не так. Человека тащат к взлетному полю, там запирают в ящик, потом его охватывает ужас, потом его тошнит, а потом он оказывается в Париже. Быть подхваченным у морской опушки мира случайно пролетевшей в воздухе птицей – нельзя и вообразить что-то более близкое первоначальному представлению человека о полете.

Огромная птица по песку подкатилась к ним, и на какой-то момент Гранта охватила паника. Ведь это плотно закрытая со всех сторон ловушка. Однако обыденность всего происходящего помогла расслабиться его напрягшимся было мышцам. В условиях большого аэропорта, где царит порядок почти как в клинике, где человека сопровождают, где он вынужден подчиняться, паника могла бы и победить. Но здесь, на открытом песке, под крики чаек и запах моря, где пилот перевесился через порог люка, чтобы посплетничать с мистером Тоддом, существовала свобода выбора – войти в самолет или остаться. Не было принуждения, которое, собственно, и заставляет испытывать страх.

Поэтому, когда настал момент, Грант шагнул в самолет, а сердце его только чуть-чуть сжалось. И прежде чем он смог проанализировать свою реакцию на закрывшуюся дверь, нечто более интересное привлекло его внимание. Напротив него с другой стороны прохода сидел Крошка Арчи.

Крошка Арчи выглядел так, будто он только что вскочил с постели, притом в ужасной спешке. Его встрепанное великолепие больше чем когда-либо выглядело одеянием, снятым с кого-то другого. Он был похож на отслужившую свое старую арматуру, на которую накидали всякий хлам из театрального реквизита. Арчи приветствовал Гранта как старого друга, снисходительно попенял ему по поводу незнания островов, рекомендовал выучить гэльский язык, сказав, что это окупится сполна, и снова заснул. Грант сидел и смотрел на него.

Маленький ублюдок, думал Грант. Тщеславный никчемный маленький ублюдок.

Нижняя челюсть Арчи отвалилась, рот открылся, а жидкие пряди волос сбились, обнажив лысину. Колени над пестрыми носками были больше похожи на анатомическую модель, чем на некий механизм, предназначенный для передвижения живого существа. Это были не колени, а «коленные суставы». Особенно интересны были движения малой берцовой кости.

Пустой зловредный маленький ублюдок. У него была специальность, которая позволяла ему зарабатывать на хлеб и масло, специальность, которая могла бы принести ему духовное удовлетворение. Но это не годилось для его полной самообожания души. Ему требовалась известность. И до сих пор, пока ему удается выступать, как индюк при свете прожекторов, ему наплевать, кто платит за освещение.

Грант все еще размышлял над тем, что главную роль в превращении человека в преступника играет тщеславие, как вдруг увидел, что внизу под ними, как японский цветок в воде, раскрылось нечто похожее на геометрический чертеж. Грант бросил рассуждать на психологические темы, пытаясь понять, что означает это вторжение Эвклида в мир природы, и обнаружил, что они делают круг над аэродромом на материке. Он прилетел с Кладда и почти не заметил, как это произошло.

Грант спустился на грунт поля и подумал: интересно, как бы отреагировали окружающие, если бы он пустился отплясывать боевой танец? Ему хотелось кружиться по аэродрому, громко крича и выделывая всякие курбеты, как ребенку, впервые оседлавшему деревянную лошадку. Вместо этого он пошел к телефонной будке и спросил Томми, не может ли он приехать за ним, Грантом, в отель «Каледониан» в Скоон часа через два. Томми ответил, что может и приедет.

Еда в ресторане аэропорта показалась Гранту дивной, как у Лукас-Картона, в «Тур д’Аржан» и «Ла Кремальер»[68], вместе взятых. За соседним столом человек горько жаловался, что все невкусно. Но ведь он не родился заново после пяти месяцев жизни в аду и не ел в течение семи дней пищу, приготовленную Кэти-Энн.

Круглое славное лицо Томми, сидящего в глубоком кресле в «Каледониане», казалось еще более круглым и славным, чем когда-либо.

Не было ветра.

Никакого ветра.

Мир был прекрасен.

Что за страшное падение в бездну ожидает его, подумал Грант, если, забравшись в машину Томми, он снова ощутит схватывающий его страх. Может быть, этот зверь просто дожидается его там, облизываясь в предвкушении.

Однако в машине никого не оказалось. Только он и Томми и добрая спокойная атмосфера их обычной беседы. Они выбрались из города и поехали по местности, заметно более зеленой, чем десять дней назад; выглянуло вечернее солнце и осветило спокойные поля, коснувшись их своими длинными золотыми пальцами.

– Как прошла церемония в Моймуре? – спросил Грант. – Вручение букета.

– О господи, это! – вздохнул Томми, делая такое движение, будто он вытирает лоб.

– Он не вручил его?

– Если то, что она все же получила букет, означает вручение, то, я полагаю, технически он его вручил. Он протянул букет и произнес речь, которую сам придумал.