Исчезновение Эсме Леннокс

…а когда прислали фото, мама отправила Эсме в комнату и велела сидеть там весь день. На портрете у Эсме было такое злое лицо, как будто ее разрывало от ярости. Мама, конечно, была права. Только представьте, сколько ей стоило отвести нас туда, причесать и все остальное. Я тоже злилась. Все утро крахмалила платье, причесывалась, приглаживала волосы водой и розовым маслом. Мама сказала, что никто в здравом уме не выставит такой портрет на всеобщее обозрение. А Эсме ничуть не раскаялась: мол, стул был неудобный, и ей в ногу впились целые две пружины. Смешная она была, вечно преувеличивала. Как принцесса в сказке о горошине и перине. «Что, горошина спать мешает?» – спрашивала я Эсме, когда она крутилась и вертелась в постели, а она отвечала, что не одна, а целый стручок…

…кольцо, которое подарил мне Дункан, я носила на безымянном пальце, как принято. Но сейчас его нет. Я его не вижу. Вытягиваю перед собой обе руки, чтобы убедиться. Его нет. «Его нет», – говорю я девушке. Рядом всегда есть девушка. Никогда не отходит далеко, присматривает за мной. «Прошу прощения», – говорит она, и я знаю, что она меня слышит, у меня прекрасный голос, просто она не слушает. Пишет что-то на листе бумаги, прикрепленном к стене. «Мое кольцо», – громко произношу я, чтобы она знала: я этого так не оставлю, ведь эти девушки такие легкомысленные. «Ах, кольцо, – отвечает она. – Не стоит волноваться». Я страшно сержусь и поворачиваюсь к ней…

…целые стручки горошин. Она вертелась, кружилась, устраивалась поудобнее, смешила меня. И когда видела, что я смеюсь, снова принималась за свои фокусы. Она всегда умела рассмешить. До того, как…

Эсме неотрывно смотрит на острые скалы. Она не отводит взгляда, пока камни не сплющиваются, не превращаются во что-то незнакомое, невесомое. Как слова. Если произносить их снова и снова, смысл исчезает, остается только звук. Надо об этом подумать. Если сказать «слово» много раз, то прозвучит только «лов-лов-лов». Двойки и восьмерки никуда не делись. Пытаются проникнуть в ее мысли, кружатся неподалеку, но она их отталкивает, гонит. Цифры явно замышляют нападение. Не выйдет.

Она не сводит глаз с камней, с острых вершин черных скал под террасой и перебирает воспоминания, ищет, за что зацепиться, потому что скалы и «слово» не принесут облегчения. И вдруг она радостно вздыхает. Из глубины воспоминаний сам собой возникает жакет. Можно о нем подумать? Да, можно.

Жакет. Жакет. Ткань мягкая, воротник покалывает шею, на нагрудном кармане – кошмарный вышитый крест. Она никогда не любила школу. Ей нравилось учиться, ходить на уроки, слушать учителей. Однако остальное… Толпы девчонок, которые только и делали, что причесывались и хихикали, прикрывшись ладошкой. Невыносимо.

Эсме отводит взгляд от камней. Она в безопасности. И все же держится одной рукой за деревянные перила – на всякий случай. За дорогой выстроились невысокие домишки. А вот Айрис, сидит за столом, скрестив ноги. Неужели Эсме сидела с ней рядом совсем недавно? Да, вот стул, с которого она поднялась, вот ее тарелка с недоеденной печеной картофелиной. Как просто: встать со стула, отойти, оставить еду на тарелке – и никто тебя не остановит, даже не подумает остановить.

Эсме улыбается. Школа навечно осталась с ней, спрятанная в дальнем уголке памяти. Хихиканья, насмешливые взгляды и смех всегда раздавались у нее за спиной и не стихали, когда она оборачивалась. Пусть себе. Пустоголовые девчонки с их вечным перешептыванием о первых балах, записочках от мальчишек из соседней школы. Эсме нравилось слушать учителей, она радовалась хорошим оценкам – самым лучшим в классе… почти. Хотя бывали дни, когда одноклассницы едва не сводили ее с ума. «Эсме, расскажи нам об Индии», – просили они нараспев, с придыханием выговаривая «Ин-ди-а». Однажды она решила, что им интересно, и рассказала о желтых лепестках мимозы, о прозрачных крыльях стрекоз, о черноголовых быках с изогнутыми рогами. Она не сразу поняла, что над ней смеются, пряча улыбки и фыркая в рукава.

Смех. За ее спиной смеялись всегда: и во время уроков, и когда она шла по коридору. Эсме так и не поняла – почему? Что было в ней такого смешного? «У тебя волосы вьются от природы?» – спрашивали девчонки и хихикали. «Твоя мама ходит дома в сари? У вас подают на ужин карри? Кто шьет тебе платья? А после школы ты останешься старой девой, как твоя сестра?»

Последний вопрос и решил дело. Эсме не выдержала. Она схватила линейку Катрионы Макфарлейн, предводительницы насмешниц, и направила на обидчицу, будто магический жезл. «Знаешь, кто ты, Катриона Макфарлейн? – спросила Эсме и ответила: – Жалкое существо. Ты злая и бездушная. И умрешь в полном одиночестве. Ясно?»

Катриона в ужасе приоткрыла рот, а Эсме развернулась и ушла.

На деревянной террасе Айрис в замешательстве хмурится. Что-то не так? Почему Эсме не сводит с нее глаз? Непонятно.