Исчезновение Эсме Леннокс

– В Стокбридже, – отвечает Алекс. – А раньше я жил в Нью-Йорке.

– В Соединенных Штатах Америки? – подавшись вперед, уточняет Эсме.

– Совершенно верно, – улыбается Алекс.

– Как ты туда попал?

– На самолете.

– На самолете, – повторяет она, словно пробуя слово на вкус. – Я видела самолеты.

Алекс и Эсме поднимают бокалы и чокаются.

– Вы совершенно не похожи на свою сестру, – сообщает Алекс.

Эсме отодвигает миску с салатом, которую крутила так и эдак, рассматривая содержимое, и спрашивает:

– Вы знакомы с моей сестрой?

– Не то чтобы очень близко, – отвечает Алекс, неопределенно помахивая рукой. – Мы с ней встречались. Много раз. Я ей не понравился.

– Неправда, – возражает Айрис. – Просто она никогда…

Алекс заговорщически склоняется к Эсме.

– Я знаю, что говорю. Когда мой отец и Сейди, мать Айрис, жили вместе, Сейди водила меня к ней в гости вместе с Айрис. В гости к бабушке. Не знаю, кому это пришло в голову. Ее бабушка считала меня подкидышем, кукушонком, который не достоин ее драгоценной внучки. Честно сказать, она и с Сейди-то не очень ладила.

Эсме окидывает Алекса взглядом.

– Мне ты нравишься, – наконец выносит она вердикт. – С тобой не скучно.

– Когда вы виделись с ней в последний раз?

– С кем?

– С вашей сестрой.

Алекс возит по тарелке хлебным мякишем, собирая соус, и не видит выражения лица Эсме.

– С тех пор прошел ровно шестьдесят один год, пять месяцев и шесть дней.

Алекс застывает, так и не положив хлеб в рот.

– Она что, ни разу не приезжала к вам? – спрашивает Айрис.

Эсме качает головой.

– Я видела ее… однажды… спустя несколько месяцев, но…

– Но что? – не отстает Алекс.

Хотя Айрис готова шикнуть на него, ей тоже любопытно услышать ответ.

– Мы не разговаривали… – спокойно произносит Эсме, как актриса, повторяющая давно знакомые строки. – Я была в другой комнате. Она не вошла.

Алекс и Айрис в замешательстве переглядываются.

– Что я говорил? – бормочет он. – Стерва…

– Алекс, не надо, – просит Айрис и поднимается, чтобы убрать со стола.

Эсме сидит за столом в общей комнате. Плакать нельзя. Никто не должен видеть ее слез. Иначе посыплются угрозы, а потом дадут лекарство, от которого засыпаешь, а просыпаешься разбитым. Она стискивает руки, чтобы не дать пролиться слезам, и смотрит на лист бумаги, на котором ее рукой написано: «Дорогая Китти». Позади Агнес и Элизабет, как обычно, ссорятся.

– По крайней мере, у меня был ребенок. У некоторых и того не бывает…

– Зато я не бросила родное дитя на погибель. Телега раздавила его у тебя на глазах. Твою плоть и кровь…

Чтобы заглушить их спор, Эсме берет карандаш и пишет: «Пожалуйста, приходи меня навестить. Посетителей пускают по средам. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста». Она опускает голову и подпирает лоб рукой. Почему Китти не приходит? Наверное, санитарки не отправляют ее писем. Иначе она бы пришла. Разве есть другое объяснение? Все говорят, что Эсме больна – и врачи, и медсестры. Неужели они правы? Эсме пробирает дрожь.

Ей часто хочется плакать. Слезы подступают по пустякам – то Моди ущипнет, то Дороти стащит с ее тарелки печенье. Иногда она смотрит в окно и воображает, что летит, парит в прохладном воздухе. У нее ломит все тело, перед глазами густой туман. И еще эти запахи… От них кружится голова. Пахнет типографской краской: неподалеку листают новый журнал. Принюхавшись, Эсме догадывается, что будет на обед. Знает, кто из женщин мылся на этой неделе, а кто нет.

Она встает и отходит к окну, подальше ото всех. Светло. Сумерки еще не сгустились. Очень тихо. Листья на деревьях не дрожат, даже цветы на клумбах стоят ровно, не шелохнувшись. На лужайке пациенты из Четвертого отделения делают гимнастику. Эсме смотрит на них, прислонившись лбом к деревянной раме. Все пациенты в длинных просторных халатах, издали похожи на облака. Все – и мужчины, и женщины – одинаково одеты и коротко подстрижены. Некоторые стоят неподвижно, бессмысленно таращась вдаль. Женщина уткнулась в ладони и всхлипывает. Другая то и дело пронзительно вскрикивает и что-то бормочет.

Эсме оглядывает комнату. Ее соседкам хотя бы разрешено носить собственные платья и причесываться по утрам. Она не больна. Она точно знает. Вот бы распахнуть дверь, пробежать по коридору и никогда сюда не возвращаться! Или закричать: выпустите меня, я здорова! Разбить бы окно или вырвать из рамки дурацкую картину с коровами на снегу, сделать хоть что-нибудь! Однако Эсме садится за стол, на прежнее место. Как будто она совершенно здорова. У нее дрожат руки и ноги. Надо выбраться отсюда. Она все объяснит, и ее выпустят. Эсме делает вид, что перечитывает недописанное письмо.

Дождавшись встречи с доктором, Эсме говорит, что ей лучше. Да, это правильные слова. Эсме все поняла: она болела, но теперь выздоравливает. Она не будет ни с кем спорить. Эсме почти поверила, что скоро поправится, что болезнь отступает. И голоса, вопящие «Я не больна! Я здорова!», только мешают.

– Вам лучше? – переспрашивает доктор Нейсмит, держа наготове ручку. – Поясните, пожалуйста.