Исчезновение Ивана Бунина

Литвинов заранее заготовил некоторое количество баек о писателях, в первую очередь о писателях-гомосексуалистах – в глазах Сталина их наличие служило неоспоримым доказательством полного упадка западной литературы. Он даже сочинил несколько смешных историй про нобелевских лауреатов прошлых лет, чтобы принизить значение премии. А о Мережковском – забыл.

Литвинов почувствовал, что спина под рубашкой стала мокрой от пота. Ему, конечно, докладывали, что Ромен Роллан выдвигал кандидатуру Мережковского, но в волнении последних дней нарком упустил этот факт из виду. И никто ему об этом не напомнил. Ни его начальник канцелярии, ни Александра Коллонтай.

– Тряпка этот ваш Ромен Роллан, – заключил Сталин.

Литвинов молчал. Вождь упивался моментом. Он в очередной раз показал подчиненным, что от его зоркого глаза не укроется ни одна мелочь. Он был в курсе всего, о чем болтали в кабинетах московских наркоматов, в королевском дворце Стокгольма и в шикарных парижских кафе. Кто мог бы сравниться с ним мощью интеллекта?

Но неужели Ромен Роллан служит и нашим и вашим? «Не может быть», – не верил Литвинов. Для Роллана главным всегда оставалось искусство, политические убеждения художников его не занимали. Но как объяснить это Сталину, требовавшему от своих сторонников абсолютной преданности и жесткого подчинения партийной дисциплине?

В разговоре со Сталиным имело значение каждое слово. Литвинов это хорошо знал. Искушенный в политике нарком хранил убеждение, что слова – это живые существа и обращаться с ними следует бережно и осторожно. Слова способны менять свой смысл в зависимости от обстоятельств, от интонации, от реальности, в которой они существуют и которую формируют.

Сталин не дал Литвинову углубиться в анализ политических взглядов Ромена Роллана. Он был не намерен понапрасну тратить свое драгоценное время.

– Сейчас я постараюсь объяснить вам, чем вызвано наше сегодняшнее совещание, – многозначительно проговорил он. – Позавчера я виделся с товарищем Ждановым. Мы обсуждали будущее литературы в нашей стране. В борьбе против капитализма ей предстоит сыграть важнейшую роль. Мы определили дату съезда, на котором будет создан Союз советских писателей. Это событие огромного исторического значения назначено на август тридцать четвертого года. Решение уже принято. На это литературное торжество, равного которому еще не знала мировая история, получат приглашения писатели всех стран и народов.

– Великолепно, великолепно! – как по команде закивали головами Менжинский и Литвинов.

– На несколько недель Москва станет центром вселенной. Все человечество увидит, что литература в Советском Союзе выполняет важную функцию в борьбе трудящихся за справедливость, равенство и демократию. В нашей стране благодаря бесценному вкладу Маркса, Энгельса и Ленина мы уже достигли этих целей, но остальному миру до этого еще далеко. Все человечество рассчитывает на нас в надежде освободиться от цепей капитализма. Наш съезд даст новый толчок идеологической борьбе, которая неизбежно должна обостриться, если мы хотим окончательно победить буржуазию…

Сталин ненадолго умолк, чтобы раскурить трубку. Менжинский и Литвинов лихорадочно прикидывали, чем в ближайшее время обернется для них это неожиданное решение. В глубокой задумчивости Сталин выпустил в потолок несколько колец дыма. Несмотря на позитивный характер объявленной им новости, хорошее настроение к нему так и не вернулось.

– Вы, конечно, понимаете, что мы не можем допустить, чтобы за несколько месяцев до этого исторического события, призванного потрясти весь мир, шведы наградили этого продажного писаку Бунина. Его манерность, а главное – его антимарксистский натурализм бесконечно далеки от могучей литературы, которая зарождается в нашей стране и составляет гордость рабочих и крестьян. Чествование Бунина, да еще за несколько месяцев до нашего съезда, имеющего огромное значение для будущего всего мирового пролетариата, станет плевком в лицо СССР. Этот контрреволюционер не должен получить награду. Мы этого не допустим.

Теперь Литвинов понял, какие чрезвычайные обстоятельства побудили Сталина срочно вызвать к себе его и Менжинского. Из второстепенного персонажа, каким он представлялся наркому в последние месяцы, Бунин превратился в фигуру первого плана, а его дело приобрело государственную важность, грозя пошатнуть позиции Советского Союза на международной арене.

– А теперь я хочу послушать вас, товарищ Литвинов. Что вы намерены делать, чтобы не допустить награждения Бунина и обеспечить триумф нашей социалистической литературы? – спросил Сталин с плохо скрытой в голосе угрозой.

Нарком почувствовал опасность, и сердце у него заколотилось. Ставка была высока. Он продолжил докладывать обстановку вокруг Нобелевской премии, не забыв льстиво поддакнуть Сталину:

– Разумеется, мы должны поставить заслон этому антисоветчику Бунину! От этого зависит место СССР среди других стран.