Исчезновение Одиль

Она будет лежать в длинном полированном ящике, задыхаясь в нем. Глупо было так думать. Разумеется, она не будет задыхаться. Но можно ли быть уверенной, что после уже больше ничего не чувствуют?

Она снова, как и накануне, приняла таблетку снотворного; она встала сразу после десяти, позавтракав, принялась за свой туалет.

Одаль надела ту же одежду, что и накануне. Обычно она носила брюки и рубашки в облипку, чтобы подчеркнуть свои формы.

Она не была довольна своим телом. У нее почти не было груди и бедер. На вилле она взвешивалась по два-три раза в неделю и расстраивалась, если не набирала нескольких десятков граммов.

Одиль пообедала в ресторане, расположенном за церковью Сен-Жермен-де-Пре, — она не посмотрела, как называется эта улица. Все шло не так, как она себе это представляла. Одиль не подумала о том, что останется одна, что ей не с кем будет поговорить. Не могла же она до бесконечности ходить по улицам.

Она вернулась, легла и провалялась в постели весь день.

Она по-прежнему откладывала момент, когда нужно будет совершить задуманное. Не из страха, а потому, что ей было необходимо такое вот медленное прощание с жизнью.

Это было своего рода подготовкой. Никто из тех, с кем она сталкивалась на улице или кто здоровался с ней в гостинице, не догадывался о тех мыслях, что вынашивала она в своем мозгу.

Из гостиницы она вышла, разумеется, вечером. Одиль поужинала лишь парой сандвичей в одном баре — не была голодна. Боб, наверное, уже приехал. Как он примется за дело? Где начнет ее искать? Конечно же, отправится в «Каннибал», так как она ему однажды сказала, что ходила туда и хорошо провела там время.

Она тогда переживала период эйфории, и сейчас с тоской вспомнила о гитаристе, который отвел ее к себе. Ей бы хотелось вновь с ним увидеться, поговорить, может быть, сказать ему о своем решении?

Это было слишком опасно. Боб почти наверняка отправится в «Каннибал».

Заговорит ли он с музыкантом? Расскажет ли ему тот о том, что произошло между ними?

Какое это, в конце концов, имеет значение? Она не стыдилась той жизни, которую вела вот уже несколько лет. Самым плохим воспоминанием был дядя Артур, которого та история не смущала, поскольку он по-прежнему приходил время от времени к ним домой. Он был все таким же — довольный собой, с постоянной шуткой на устах.

— Ну что, красотка, сколько новых жертв на твоем счету?

Он был братом матери. Хорошо зарабатывал. Беспрерывно разъезжал за рулем красивой машины от фермы к ферме, чтобы продать свою сельскохозяйственную технику. Почти всюду его угощали стаканчиком, от чего он никогда не отказывался.

У Одиль была еще одна родственница-тетка матери в Париже, у которой тоже никогда не было своей семьи.

Сейчас ей, должно быть, больше восьмидесяти, и она живет одна в квартире на улице Коленкур. Она более сорока лет проработала в одной и той же конторе на улице дю Сантье, и помимо скромной пенсии у нее, наверное, были еще и сбережения.

Одиль видела ее только раз, когда они с матерью поехали на Монмартр, чтобы навестить ее. Квартира поражала чистотой, и нужно было ходить в войлочных шлепанцах, чтобы не запачкать натертый паркет.

Что бы она сказала своей тетке? А та, разве бы она не сообщила тут же ее родителям?

Смешно, что она подумала о тетке, в общем-то, совершенно незнакомом человеке, в такой момент. Если она откажется от своего замысла, не станет ли такой же, как та?

Одиль искала ночной ресторанчик, чтобы провести там часть ночи. Нельзя, чтобы там ее слишком хорошо знали, поскольку она опасалась повстречаться с разыскивавшим ее Бобом.

Кончилось тем, что она оказалась в «Червовом тузе». Какая-то женщина пела. Ей аккомпанировал гитарист. Девица с покрытыми лаком, но грязными ногтями спросила, что она желает выпить. Одиль заказала джин с водой.

Пристрастие к джину она переняла от одного из двух преподавателей, с которыми иногда встречалась в бистро.

Она подражала. Она всегда кому-нибудь подражала. У нее не было своего мнения. Она это сознавала. Тревогу вызывало то, что она очень хорошо себя знала, но ничего не могла с собой поделать.

Она смотрела на влюбленных, которые обхватили друг друга за талию и целовались. Рука мужчины лежала на груди у девушки, и ни его, ни ее не смущало, что на них пялились десятка два людей. А действительно ли на них пялились? Разве здесь не было все дозволено?

Ее соседями были двое довольно молодых мужчин, длинноволосых, в голубых джинсах.

— Вы кого-нибудь ждете, мадемуазель?

— Нет.

— В таком случае не хотите ли присоединиться с нам?

Они пили пиво. Она подошла к их столику.

— Что в вашем бокале?

— Джин.

— Выпейте его, чтобы можно было заказать вам еще.

Так она и сделала.

— Вы француженка?

— Нет.

У нее на губах уже проступала легкая улыбка.

— Бельгийка?

— Нет.

— Но вы говорите по-французски без акцента…

— У меня швейцарское гражданство.

— Из Женевы? Я дважды ездил в Женеву и один раз в Виллар, чтобы покататься там на лыжах.

— У моих родителей есть небольшое шале в Вилларе, и в детстве я ездила туда каждый год.

— Мы могли там повстречаться. А больше вы там не бывали?