Мы позвонили на заправку, про которую говорил Гулливер. Она была на месте. И, на наше счастье, Марти Коннорс по-прежнему там работал, как и двадцать лет назад.
– Марти – ночной заправщик, – сообщила нам служащая, снявшая трубку. – Он выходит на смену в двадцать три ноль-ноль.
– А сегодня вечером он работает?
– Да. Если хотите, я могу ему передать, что вы звонили.
– Нет, спасибо большое. Я сам заеду.
Тот, кому нужно попасть из Манхэттена в Хэмптоны как можно быстрее, летит по воздуху. С вертолетной площадки на южной оконечности острова можно добраться из Нью-Йорка в любой город Лонг-Айленда за двадцать минут.
Джерри Райс сидел в машине на парковке аэродрома Орфеа и ждал. Из задумчивости его вывел мощный рев мотора. Задрав голову, он увидел приближающийся вертолет и вышел из машины. Вертолет сел на бетонную площадку в нескольких десятках метров от него. Когда мотор отключился и лопасти замерли, боковая дверца открылась, и оттуда появилась Синтия, а за ней их адвокат Бенджамин Графф. Они направились к сетке, отделявшей площадку от парковки, и Синтия, рыдая, бросилась в объятия мужа.
Обнимая жену, Джерри дружески пожал руку адвокату.
– Бенджамин, Дакоте грозит тюрьма? – спросил он.
– Сколько наркотика у нее нашли?
– Не знаю.
– Сейчас же едем в полицию, – сказал адвокат, – надо подготовиться к суду. В принципе я бы не стал волноваться, но у нее уже была судимость по делу Тары Скалини. Если судья начнет вникать, он до нее докопается и может принять во внимание. Тогда Дакоте не позавидуешь.
Джерри трясло. Ноги не держали, и он попросил Бенджамина сесть за руль. Через четверть часа они входили в полицию Орфеа. Их провели в комнату для допросов, куда вскоре доставили Дакоту в наручниках. Увидев родителей, она разрыдалась. Полицейский снял с нее наручники, и она бросилась в объятия матери. “Девочка моя!” – Синтия изо всех сил прижала дочь к себе.
Когда полицейские вышли, они расселись вокруг пластикового стола. Бенджамин Графф достал из портфеля папку и блокнот и немедленно приступил к работе:
– Дакота, мне надо совершенно точно знать, что ты сказала полицейским. А главное, упоминала ли ты про Тару.
В Большом театре продолжалось прослушивание. На сцене рядом с Кирком Харви сидел Браун, пытаясь хоть как-то ускорить кастинг. Но Кирк, отвергая кандидатов одного за другим, твердил:
– Они бездари. У меня тут спектакль века, а я вижу каких-то богом обиженных придурков.
– Ну постарайся, Кирк! – умолял мэр.
Харви вызвал на сцену следующую пару. Вопреки его указаниям, перед ним предстали двое мужчин: Рон Гулливер и Мита Островски.
– А вы какого черта приперлись?
– Я на прослушивание пришел! – взвыл Островски.
– Я тоже! – гаркнул Гулливер.
– По-моему, я ясно сказал: один мужчина, одна женщина. Катитесь отсюда оба.
– Я первый пришел! – возразил Островски.
– А я сегодня на службе, мне некогда ждать, имею право пройти без очереди.
– Рон? – удивился Браун. – Но вы же не можете играть в спектакле!
– Это почему? – заартачился Гулливер. – Возьму отгул. Такой шанс бывает раз в жизни, я имею право попробовать. В конце концов, играл же в 1994 году шеф Харви.
– Ладно, дам вам шанс, – отрезал Кирк. – Но один из вас будет женщиной.
Он потребовал принести парик, поиски которого задержали процесс на добрых двадцать минут. Наконец какой-то волонтер, знавший театр вдоль и поперек, откопал за кулисами и приволок длинную блондинистую шевелюру. Островски напялил ее на голову. Вооружившись листочком с записью первой сцены, он слушал, как Харви читает ремарку:
Островски подошел к Гулливеру, изображая походку на каблуках:
Островски (
Гулливер (
Они были ужасны. Но Кирк Харви, вскочив со стула, захлопал и закричал:
– Вы оба приняты!
– Ты уверен? – шепнул ему Браун. – На них же смотреть невозможно.
– Абсолютно уверен! – ликовал Харви.
– Были претенденты гораздо лучше, а ты их отправил во свояси.
– Алан, я тебе говорю, что уверен на все сто!
И крикнул публике и другим кандидатам:
– Вот два моих первых актера!