Читаем Исчезновение Стефани Мейлер полностью

Исчезновение Стефани Мейлер

Однажды утром, в середине февраля, у школы появились полицейские машины. Тара повесилась у себя в комнате.

* * *

Полиция вышла на меня довольно быстро.

Через несколько дней после трагедии, когда я собиралась в школу, к нам домой пришли инспекторы. Мне показали десятки распечатанных страниц сообщений, которые я посылала Таре. Папа известил своего адвоката Бенджамина Граффа. Когда полиция ушла, тот сказал, что мы можем быть спокойны, что доказать связь между моими сообщениями в фейсбуке и самоубийством Тары невозможно. Помню, он произнес что-то вроде:

– К счастью, малышка Скалини не оставила предсмертной записки с объяснением, почему она это сделала, иначе Дакоте пришлось бы очень туго.

– К счастью? – вскричала мать. – Ты понимаешь, что говоришь, Бенджамин? Меня тошнит от вас от всех!

– Я просто стараюсь делать свою работу, – оправдывался Бенджамин Графф, – и не допустить, чтобы Дакота оказалась в тюрьме.

Но записку она оставила. Родители Тары обнаружили ее несколько дней спустя, когда приводили в порядок комнату. Тара подробно объясняла, что ей лучше умереть, чем терпеть ежедневные унижения от меня.

Скалини-старшие подали в суд.

Снова полиция. Только тогда я по-настоящему поняла, что наделала. Я убила Тару. Наручники. Полиция. Допросы.

Когда в дело вступил Бенджамин Графф, он держался уже не так надменно. И даже встревожился. Говорил, что прокурор жаждет показательного процесса, хочет послать жесткий сигнал всем, кто терроризирует своих товарищей в интернете. Согласно официальному запросу о толковании закона, доведение до самоубийства даже может считаться убийством.

– Тебя могут судить как совершеннолетнюю, – напомнил мне Графф. – В этом случае тебе грозит от семи до пятнадцати лет тюрьмы. Если только мы не придем к соглашению с родителями Тары и они не отзовут свой иск.

– К соглашению? – переспросила мать.

– Деньги, – пояснил Графф. – В обмен на которые они откажутся от судебного преследования Дакоты. Тогда суд не состоится.

Отец поручил Граффу связаться с адвокатом Скалини. И Графф передал нам их требования.

– Они хотят ваш дом в Орфеа, – сообщил он родителям.

– Наш дом? – Отец не поверил своим ушам.

– Да, – подтвердил Графф.

– Значит, они его получат, – сказал отец. – Сейчас же позвони их адвокату и скажи, что, если Скалини отзывают иск, я завтра же с раннего утра иду к нотариусу.

Джесси Розенберг

Четверг, 24 июля 2014 года

2 дня до открытия фестиваля

Бывший спецагент Грейс из АТО, а ныне семидесятидвухлетний мирный пенсионер, жил в Портленде, в штате Мэн. Когда я ему позвонил, он выказал живейший интерес к нашему делу и спросил: “Мы можем встретиться? Мне непременно нужно вам кое-что показать”.

Чтобы нам не пришлось тащиться в Мэн, мы уговорились съехаться на полпути, в Вустере, в Массачусетсе. Грейс дал нам адрес своего любимого ресторанчика, где нас никто не потревожит. Когда мы прибыли, он уже сидел за столиком перед горкой оладий. Он похудел, постарел, покрылся морщинами, но в целом почти не изменился.

– Розенберг и Скотт, двойной кошмар 1994 года, – улыбнулся Грейс при виде нас. – Я всегда знал, что наши пути пересекутся снова.

Мы уселись напротив. Мне казалось, что я внезапно перенесся в прошлое.

– Так что, вас интересует Джеремайя Фолд? – спросил он.

Я подробно изложил ему ситуацию.

– Я уже сказал вам вчера по телефону, капитан, – отозвался он, – Джеремайя был угорь. Скользкий, быстрый, горячий, неухватный. Настоящее проклятие полицейского.

– Почему им в то время заинтересовалось АТО?

– Честно сказать, интересовал он нас очень косвенно. У нас было свое крупное дело, склады краденого армейского вооружения, которое перепродавали где-то в районе Риджспорта. Мы несколько месяцев копали, пока не поняли, что все происходило в том спортивном баре, где мы с вами пересеклись в 1994 году. Одна из версий, которую мы рассматривали, как раз и была связана с Джеремайей Фолдом: от информаторов нам было известно, что он торгует всем на свете. Что он не наш человек, стало понятно быстро, но я несколько недель за ним наблюдал, и у меня прямо-таки отвисала челюсть: парень был настоящий маньяк, причем жутко собранный и организованный. В конце концов мы потеряли к нему интерес. Но в одно прекрасное утро, в июле 1994 года, его имя вдруг всплыло снова.