Исчезновение Стефани Мейлер

В эту минуту на сцене появился сосед, Эфрам Дженсон. Услышав крики, он тут же прибежал на помощь и показал свой полицейский жетон. Я не уловил, что такое он сказал двоим коллегам, но понял, что Эфрам – какой-то важный полицейский. Стоило ему произнести одну фразу, как те извинились перед дедушкой и ушли.

В тот день бабушка, со времен своей жизни в Одессе побаивавшаяся властей и людей в форме, возвела Эфрама в ранг праведника народов мира. И в благодарность каждую пятницу под вечер готовила им с женой вкуснейший чизкейк по своему рецепту. Когда я возвращался из школы, чизкейком благоухала вся кухня, но я знал, что мне не достанется ни кусочка. Изготовив и упаковав пирог, бабушка говорила: “Неси им скорей, Джесси. Этот человек – наш Рауль Валленберг!” Я шел к Дженсонам и, вручая им пирог, произносил, как мне было велено: “Дедушка с бабушкой благодарят вас за то, что вы спасли им жизнь”.

Поскольку к Дженсонам я ходил каждую неделю, они стали приглашать меня в дом посидеть с ними. Бекки говорила, что чизкейк огромный, а их всего двое, и, несмотря на мои протесты, отрезала мне кусок. Я съедал его у них на кухне со стаканом молока. Они мне очень нравились: Эфрамом я восхищался, а у Бекки находил материнскую любовь, которой мне так не хватало – ведь собственную мать я видел мало. Вскоре Бекки и Эфрам стали предлагать мне съездить на уикенд в Манхэттен погулять или сходить на выставку. Они открывали мне мир за пределами дедушкиного дома. Когда они звонили в дверь и спрашивали бабушку, можно ли мне поехать с ними, меня охватывала огромная радость.

Что же касается беленькой девочки, любительницы лупить кулаком по яйцам, то ее так и не нашли. Джессика исчезла навсегда, мне больше не надо было носить этот жуткий парик. Иногда бабушка забывалась, и Джессика снова всплывала у нее в голове. За семейным обедом, когда за столом собиралось человек двадцать, она вдруг объявляла:

– Джессика умерла на парковке супермаркета.

Обычно после этого все надолго замолкали. Потом какой-нибудь кузен робко спрашивал:

– Кто такая Джессика?

– Наверно, какая-то история времен войны, – шептал ему другой.

После этого все сидели с серьезным видом, комната погружалась в тишину. Про Одессу в доме не говорили никогда.

После истории с яйцами Роберта дедушка счел, что отныне я точно мальчик, и даже храбрый мальчик. В ознаменование этого он однажды под вечер отвел меня в подсобку кошерной мясной лавки, где какой-то старик, уроженец Братиславы, давал уроки бокса. Старик раньше был мясником (магазин перешел к его сыновьям), а теперь на досуге бесплатно обучал внуков друзей кулачному бою. Уроки состояли главным образом в том, что мы лупили по висящим на крюках тушам в ритме его рассказа: он со странным, неведомым акцентом повествовал о финале чемпионата Чехословакии по боксу 1931 года.

Так я выяснил, что каждый вечер в Риго-парке кучка стариканов, сославшись на желание побыть с внуками, сбегала от домашнего очага в мясную лавку. Кутаясь в пальто, они рассаживались на пластиковых стульях, пили кофе и курили, а стайка слегка испуганных мальчишек колотила по свисающим с потолка кускам мяса. Выбившись из сил, мы садились на пол и слушали истории старика из Братиславы.

Несколько месяцев я ходил по вечерам боксировать в мясную лавку, причем втайне от всех. Говорили, что у меня, похоже, боксерский талант; каждый вечер в холодный зал стекалась поглазеть на меня изрядная орда скверно пахнущих дедушек. Они делились консервами из восточноевропейских стран, мазали их на черный хлеб и подбадривали меня: “Давай, сынок!”, “Лупи их! Лупи как следует!”. А дедушка, раздуваясь от гордости, всем хвастался: “Это мой внук!”

Дедушка очень не советовал мне рассказывать матери, чем мы теперь занимаемся, и я знал, что он прав. Вместо парика он купил мне новенький спортивный костюм, который я оставлял у них и который бабушка каждый вечер стирала, чтобы назавтра он был чистый.

Все эти месяцы мать ни о чем не подозревала. Вплоть до того апрельского вечера, когда в грязную мясную лавку после целой волны отравлений заявилась городская санитарная инспекция и полиция. До сих пор помню отвисшие челюсти инспекторов, когда они вошли в подсобку, провонявшую потом и сигаретным дымом, и на них воззрилась стайка мальчишек в боксерских трусах и кучка курящих, перхающих стариков.

– Вы продаете мясо, по которому мальчики били кулаками? – спросил один из полицейских, не веря своим глазам.

– Таки да, – самым естественным тоном отвечал старик из Братиславы. – Убоине полезно, она от этого нежнее. Имейте в виду: они перед занятиями моют руки.

– Неправда, – прохныкал кто-то из мальчишек, – мы не моем руки!

– Ты больше не член боксерского клуба! – сухо отозвался старик из Братиславы.

– Так это боксерский клуб или мясная лавка? – в недоумении почесал в затылке другой коп.

– Немножечко то, немножечко это, – пояснил старик из Братиславы.

– В помещении даже нет холодильного оборудования! – возмущался контролер из санитарной инспекции, помечая что-то в блокноте.

– На улице холодно, а окна мы не закрываем, – услышал он в ответ.