Исчезновение Стефани Мейлер

– Закрой глаза и смотри внимательно. Здесь только что произошло убийство, но об этом еще никто не знает. Сейчас утро. Лето, но холодно. Нас поливает ледяным дождем. Чувствуется напряженность, автомобилисты вне себя, машины стоят, полиция перекрыла дорогу. В воздухе мерзкий запах выхлопов, потому что эти недоумки торчат тут добрый час, но не считают нужным выключить моторы. Моторы заглушите, придурки! И вдруг – бамс! Идет эта женщина, появляется из тумана. Спрашивает полицейского: “Что случилось?”, а коп отвечает: “Человек погиб…” И сцена катится как по рельсам! Зритель подавлен. Свет! Свет! Да выключите, наконец, этот гребаный свет!

Свет в зале погас, настала благоговейная тишина; освещенной осталась только сцена.

– Валяйте, толстуха! – крикнул Харви актрисе, игравшей женщину.

Действие началось. Женщина двинулась вдоль сцены, подошла к полицейскому и произнесла свою реплику:

– Что случилось?

– Человек погиб! – надсадно завопил низенький господин в слишком длинной форме.

Харви одобрительно кивнул, и сцена пошла дальше.

Актриса изобразила на лице любопытство и хотела подойти к трупу. Но видимо, с перепугу не заметила руку человека, игравшего мертвеца, и наступила на нее.

– Ай! – взвыл мертвец. – Она мне руку отдавила!

– Стоп! – заорал Харви. – Свет! Свет, черт подери!

В зале снова вспыхнул свет. Харви прыгнул на сцену. Человек, игравший мертвеца, растирал себе руку.

– Куда ты прешься, жирная корова! – кричал Харви. – Под ноги надо смотреть, дура набитая!

– Я не жирная корова, и я не дура! – разрыдалась актриса.

– А кто же ты, интересно знать? Если по-честному? Погляди на себя, какое брюхо отрастила!

– Я ухожу! – завопила женщина. – Я не позволю так со мной обращаться!

Она хотела спуститься со сцены, но в растрепанных чувствах опять наступила на мертвеца. Тот взвыл еще громче.

– Вот именно, – крикнул Харви, – вали отсюда, мерзкая корова!

Бедняжка в слезах растолкала собравшихся, протиснулась к двери и выбежала вон. С лестницы доносились ее удаляющиеся крики. Харви со злости запустил в дверь своим лакированным ботинком. Потом обернулся, обвел взглядом молча взиравшую на него толпу актеров и перестал сдерживать гнев:

– Вы все бездари! Ничего не понимаете! Уходите все! Вон отсюда! Убирайтесь! На сегодня репетиция закончена!

Актеры покорно двинулись на выход. Когда последний из них ушел, Харви запер дверь изнутри и сполз по ней на пол, испустив долгий отчаянный хрип:

– У меня никогда не получится! НИКОГДА!

Я остался в зале и теперь в некотором смущении подошел к нему.

– Кирк, – тихонько позвал я.

– Зови меня просто маэстро.

Я дружески протянул ему руку, он встал и вытер глаза рукавом черного костюма.

– Ты, случайно, не хочешь стать актером? – спросил Харви.

– Нет, спасибо, маэстро. Но мне надо задать вам несколько вопросов, если вы уделите мне пару минут.

Он повел меня выпить пива в “Белугу”. Верный сержант Круз устроился за соседним столиком и от нечего делать решал кроссворды.

– Стефани Мейлер? – переспросил Харви. – Да, мы с ней здесь встречались. Она хотела со мной поговорить. Книгу писала об убийствах 1994 года. Что с ней?

– Умерла. Ее убили.

– Черт…

– Думаю, ее убили из-за того, что ей удалось обнаружить в связи с убийствами 1994 года. Что вы ей сказали?

– Что вы наверняка ошиблись с преступником.

– Значит, это вы вбили ей в голову эту мысль? Но почему вы нам ничего не сказали, когда мы вели расследование?

– Потому что я это понял задним числом.

– Вы поэтому и сбежали из Орфеа?

– Не могу тебе пока ничего сказать, Леонберг. Еще не время.

– Что значит “еще не время”?

– Потом поймешь.

– Маэстро, я четыре тысячи километров проехал, чтобы с вами повидаться.

– Не надо было тебе приезжать. Я не могу рисковать пьесой.

– Пьесой? Что значит “Черная ночь”? Это как-то связано с событиями девяносто четвертого года? Что произошло вечером 30 июля 1994 года? Кто убил мэра и его семью? Почему вы сбежали? Что вы делаете в этом школьном подвале?

– Я тебя сейчас отвезу в одно место, и ты поймешь.

Сержант Круз отвез нас с Кирком Харви на патрульной машине на вершину одного из холмов в Голливуд-Хиллз. Перед нами простирался город.

– Зачем мы сюда приехали? – наконец спросил я.

– Думаешь, ты знаешь Лос-Анджелес, Леонберг?

– Немножко…

– Ты художник?

– Не то чтобы.

– Пффф! Значит, ты, как все прочие, знаешь только то, что блестит: “Шато-Мармон”, “Найс Гай”, Родео-драйв и Беверли-Хиллз.

– Я из простой семьи из Куинса.

– Не важно, откуда ты, люди судят тебя по тому, куда ты идешь. Что тебе суждено, Леонберг? Что для тебя искусство? На что ты готов, чтобы служить ему?

– Куда вы клоните, Кирк? Вы вещаете словно глава секты.

– Я уже двадцать лет строю эту пьесу! В ней важно каждое слово, каждая актерская пауза. Это шедевр, слышишь? Но тебе не дано понять, не дано прозреть. Твоей вины в этом нет, Леонберг, просто ты рожден идиотом.

– Может, хотя бы сейчас обойдемся без оскорблений?

Он не ответил и вновь устремил взор на бесконечные просторы Лос-Анджелеса.