Исчезновения

У меня, разумеется, есть деньги, чтобы купить их. Я их беру просто ради развлечения.

По иронии судьбы какой-то торговый агент разговаривает с владельцем магазина о новой системе замков, когда я прохожу мимо них с иголками в кармане.

Агент передает свою визитную карточку по стойке как раз перед тем, как я выхожу за дверь.

– Вопрос состоит в том, сколько вы готовы заплатить за спокойствие, – говорит он владельцу.

Вот тогда ко мне возвращается моя идея, загорается.

Сколько бы вы заплатили?

Варианты. В бутылках. Эйфория. Спокойствие.

Я раздумываю над этим, когда возвращаюсь домой к Финеасу, пока вырезаю полость в животе моей деревянной птички. Внутри я устанавливаю рычаг в виде штопора так, чтобы при повороте головы птицы опускалась бы иголка.

Варианты, варианты. Открытие, которое должно было быть, – по крайней мере, частично мое. Варианты возвращают или усиливают чувства, физические ощущения.

Почему никто об этом раньше не подумал, не довел до другого уровня? Возможно ли собрать в бутылку эмоции? Запечатлеть психические состояния?

Если люди будут платить деньги за временное улучшение физического мира – даже такое мимолетное и неважное, как запах, – сколько они готовы будут отдать за что-то более важное? Какую цену можно установить за возможность применять психическое состояние по команде, из мешочка или бутылки?

Покой.

Радость.

Храбрость.

И даже то самое, что растет во мне, пока я вкручиваю иголку в птичку.

Надежда.

Не варианты, думаю я, а Добродетели.

Глава 25

Понедельник за Днем Исчезновений привычен и в то же время нет, как малейший поворот калейдоскопа. Лабораторный стол, испещренный решетками, ряд бутылок из стекла цвета моря, мерцание холодного солнечного света через окно и скрежет стула, когда занимаю место между Джорджем и Беас. Беас не поднимает взгляда. Ее глаза опухли, и в кои-то веки перед ней нет партитуры. Она не рисует нот на полях страниц и не напевает себе под нос.

А кладет голову на руки и глухо говорит:

– Я порвала с Томом.

– Что? – одновременно удивляемся мы с Джорджем.

– Честно, не вижу смысла, – говорит она. – И это все, что я хочу об этом сказать.

– Ладно. – Брови Джорджа поднимаются. Через мгновение он говорит: – Слышал, что сестра Элизы возвращается домой.

– Из оперы? – спрашиваю я.

– Ну как ей теперь петь? – горько спрашивает Беас, не поднимая головы. Даже доктор Дигби оставляет ее в покое, и она не произносит ни слова до конца занятия.

Я пытаюсь вспомнить слова Уиттьера из «Наконец», чтобы написать строки для Беас, когда звенит звонок и она резко встает. – Беас… – говорю я, спешу собрать книги и пойти за ней, но у двери ее ждет Элиза. Она берет Беас за руку.

– Знаю, сейчас ты это не понимаешь, но здесь для тебя найдется кое-кто лучше, – уверяет ее Элиза, когда я прохожу мимо них. Беас кладет голову на плечо Элизы и не смотрит на меня. Элиза продолжает, специально повышая тон: – Вот почему люди из Стерлинга должны быть с людьми из Стерлинга, а не с посторонними.

Иду к своему шкафчику. Вот кем я всегда буду для Джорджа, Беас и Уилла: тем, кто может уехать в любую секунду и никогда полностью не поймет их. Я вожусь с замком и размышляю, будут ли казаться напрасными мои попытки утешения из-за Исчезновений или, хуже того, покровительственными. Впервые вижу Исчезновения такими, какими они являются. Разрушение: методичное и безжалостное. Исчезновения спутаны вместе в куче крюков и разрывают поверхность.

Когда открываю шкафчик, из него вылетает сложенная записка. Со страхом поднимаю ее с ботинка. Это мальчишеский почерк, корявый и мелкий.