Исчезнут, как птицы

Он купил план города и, как полководец отмечает флажками взятие стратегически важных пунктов, так и он помечал расположение магазинов, пользование которыми означало для него выход на оперативный простор жизни.

Так они и жили вдвоём с бабушкой. Жили в согласии. Подшучивали друг над другом. Она варила обед. Он, возвращаясь с работы, заходил в магазин и покупал хлеб или что там ещё она ему заранее, с утра заказывала. На улицу она выходила редко. Не очень-то ей это нужно было. «А что тут у вас смотреть? – говорила она. – Где ходить? Везде асфальт да машины… Я вот у себя в огороде…» – и дальше Гостев уже знал, что она будет говорить, куда заведёт её память, из которой им вместе потом выбираться в день сегодняшний. «Да, у нас вот тут тоже случай был…» – рассказывала она Гостеву на кухне, пока он обедал, и он слушал, слушал её вязкую, неторопливую речь до тех пор, пока не переставал соображать. «Постой, постой! О чём это ты? – спохватывался он. – Да когда это было?» – начинал он вдруг догадываться. – «А у тридцатом годе», – отвечала она. А он слушал вроде бы как о вчерашнем событии, и выходило так, что вполне оно могло быть и в наши дни. И она рассказывала ему, что брат её тут вот, на «эмтээсе» работал, – она показывала рукой на окно, словно это рядом было, в двух шагах ходьбы, там находилась таинственная «эмтээс», и место выступало свидетелем времени.

Было у неё желание на гармошке научиться играть, да и сейчас оно есть. «Растяну гармонь по локоть, дома нечего полопать!» Трудные были годы. Федя Агапов был такой. Гармонист. Жена у него – Арина Сапожок, вот такого вот роста. (Бабушка дотрагивалась до верха холодильника.) Поверишь ли? А ещё один был – Шкаликом звали. А Федя Агапов здоровый был бугай, пузо во… Поставят ему одному самовар ведёрный, решето с обломками… Знаешь обломки? Это от кренделей… как их… остатки. Богатый был. Кулачили его. А что кулачить? Не хотел в колхоз – землю отнять и пусть без землицы… Хотя нет, это Шкалик гармонистом был. А Феде Агапову – зачем ему на гармошке играть?

«Ну конечно», – соглашался Гостев.

Для неё всё это было как вчера. Вчера бабушкина бабушка в Руесалим ходила, а дедушка, её муж, вступил в колхоз. Первым. Одни портки у него были. Понёву надену, платочек так вот укутаешь. (Она обстоятельно показывала.) Выйду на улицу, а мне сразу: «Колхозница, как дела?» Ну, понимаешь? Смеются. Я к матере: «Да что ж вы делаете?!» – а выписаться нельзя. Дедушка председателем был. Хотели убить его. Ночью подкараулили… Прямо из-за дома на него. А он – бах! – одного по ушаке, а второй испугался и в овраг. Вот как, а ты говоришь!

«Ясное дело», – замечал Гостев.

Она путала слова. Вспомнила как-то, что были такие конфеты «лампасеи», с ярмарки привозили. Гостев долго не мог понять, что это она так монпасье называет. Спрашивал: может быть, лампочки? «Что я, глупая? – обижалась она. – Нешто лампочки едят?» Вместо «миксер» она говорила «Никсон». Вместо «микробы» – «никробы». В годы войны, в оккупацию, это ей чуть не стоило жизни. Сказанное невнятно и почти в одно слово пришедшему в гости родственнику: «Здравствуй, кум Аниська», было воспринято случившимся рядом немцем как «коммунистка», после чего и ей и злополучному куму Анисиму пришлось довольно долго объясняться под нацеленным на них стволом автомата.

Её волновали события в мире. Она переживала, что «мириканцы» могут «пустить атом». Вспоминала историю: «Наши тоже атом взрывали. Ещё Курчатов. Раз узнали, что Америка готовит, так тоже взорвали иде-то далеко».

Её речь была пересыпана прибаутками по всякому поводу, а то и без повода, – так, чтобы себя поддержать да внука повеселить за едой. «Ешь, кума! – Ложки нема». «Ешь, пока рот свеж, а как завянет, ничего туда не заглянет!» «Ешь борщ – губы не морщь!» Так оно вроде и вкуснее было. Некоторые слова Гостев впервые от неё услышал. О значении многих он, уже подхватив её интонацию, сразу догадывался. Как-то раз после обеда она спросила его: «Ну как, курсачок подзаправил?» – и он понял, что речь идёт о его желудке. Когда же он взялся за веник, чтобы подмести пол (перед этим она сказала, обмахиваясь фартуком: «Фу ты, уморилась, так борща насадилась!»), ему бабушкой было замечено: «Ты под столом тоже посунься». – «Что, что?» – переспросил Гостев. – «Посунься». – «Да таких слов нет!» – «Как же… Телевизор есть. Всё смотрите, смотрите. Нет чтобы убраться по дому». – «Да тут мусора нет никакого!» – «Ну да, нет… А начнёшь месть – и есть».