Исчезнут, как птицы

Она блюла чистоту в доме. Для неё всякая неряшливость была, как она говорила, позором. Ещё до отъезда матери с отцом в Африку она сообщила ей, что у неё уже рук не хватает, чтобы прибирать в квартире, пока вы там по театрам шлындаете, – так непритворно она негодовала, у неё на первом и единственном месте для женщины был дом, а значит кухня, уборка, стирка… Но мать как раз с кухни вырвалась, редкий для неё был случай. «Театр ведь ленинградский!» – пыталась она возразить. – «А мне хоть ленинградский, хоть залихватский! – заявила бабушка. – Обросли по уши. Скоро ужи поползут». – «Кто?» – «А вот узнаете кто, когда грызть вас начнут!» Потом как-то клопа обнаружили. «Ну вот, – вздохнула бабушка, –теперь ещё жди чертей. Он небось уже целый выводок напоросил».

Она экономила электроэнергию. Сидя одна в кромешной темноте комнаты, она так объясняла вошедшим свои бережливые действия, указывая на вспыхнувшую затем лампочку: «Свет дюже видный – глаза ломит».

О чём бы она ни рассказывала, всё касалось прошлого. Оно не то что было когда-то и теперь оживало в её голове, оно и не умирало, оно просто было перед ней всегда в настоящем, как на ладони разворачивалось, в пространстве обжитом и удобном. Там можно было отведать пампушек с чесноком, которые приготовила одна заезжая хохлушка. Послушать, как поют вербовщики: «У Ельца, у Ельца мы подвыпили винца, а у Манютки у глухой закусили требухой!» – Виктор Иваныч у них главным был, шебутной такой, память вот по себе оставил. А для Гостева это была чужая память, правда не очень назойливая, такой лёгкий шелест, переливы колокольчиков и касания невидимых крыльев, ведь не знал он ни Федю Агапова, ни Арину Сапожок, ни тем более неведомо чем прославившегося Шкалика. Они бродили где-то рядом, лузгая подсолнухи, свободно перешагивая завалы бабушкиной памяти; расходились и распоясывались, так что не мешало бы иной раз и приструнить их. Он чувствовал это каждый день, когда встречался с бабушкой. Их видела она, не он. До поры до времени они прятались в её глазах, глядя в которые приятно всё же было сознавать Гостеву, что всё у них вдвоём с бабушкой складывается пока что неплохо, с голоду они не умирают, питаясь, как она выражалась, всеми возможностями, что они доверяют друг другу и нет нужды ей приглядывать за ним, это пусть товарищи жильцы приглядывают за жильцами, может быть, без этого никак нельзя обойтись, иначе в подъезде не будет чистоты и порядка, а у них никаких безобразий, никакой бесхозяйственности не наблюдается, да и вряд ли они возможны в обстановке такого согласия, и, даст Бог, так же чинно и славно пройдёт время до самого возвращения таких родных, таких далёких африканцев, которые с каждой полученной весточкой от них почему-то отодвигались всё дальше и дальше.

Глава десятая О том, что, страдая, расходуешь себя на вымысел

Но вот что было с Гостевым, когда он отправился за хлебом.

Так сразу он его не купил. Пришлось ему походить. Магазин, который он обычно посещал, встретил его пустыми полками. Тоже как обычно. Хлеба ещё не завозили, ждали к вечеру. Знакомая была история. Особенно в праздничный день. Мать называла этот магазин «уродским». Отец же, когда его очень уж донимали семейными продовольственными проблемами (словно они его не касались) выражался весьма расплывчато (конечно же щёлкая резинкой): «Когда же вы наедитесь!» А бабушка молчала, она была терпелива, её жизнь приучила.

Пришлось Гостеву не только походить, но и поездить. Следующий магазин был через три автобусные остановки. Район у них был такой «удачный». Тоже «уродский», по словам матери.

Пяти– и девятиэтажные дома. Песок, островки асфальта. На улице грязно, пыльно. В любое время года морщишься, перебегая проезжую часть, прикрываешь лицо рукой, говоришь «фу!» – ситуация, которой более всего соответствуют многочисленные глаголы русского языка, начинающиеся с «не»; быстро повторяя их про себя, высказываешь своё отношение к городу и слышишь в ответ отношение города к себе.

Шумно; автомобильные выхлопы, суета. Смотришь уже не под ноги и не в лица встречных, смотришь вообще куда-то, так что если остановиться неожиданно и спросить себя: где только что проходил, что сейчас видел? – не ответишь. Не шёл ты, не видел… Так, несло куда-то…

В городе было сложное движение. На дорогах царили разброд и неумолчный гул, а ещё дух соперничества и взаимных упрёков, –бесконечный клубок проблем, затягивающийся в крепкий, нервный узел на перекрёстках, один из которых предстал перед Гостевым, смиренно остановившимся у светофора в ожидании, когда же ему удастся перебраться на ту сторону… Горел красный свет. Там, на той стороне, была автобусная остановка. Вроде бы недалеко, совсем рядом, но через многое надо было пройти, на многое решиться жаждущему оказаться там.