Исчезнувшая библиотека

Обо всем этом Гекатей рассказал в книге, почти приключенческой, под названием «История Египта», которую он сочинил после своего путешествия. Поскольку книга до нас не дошла, мы должны довольствоваться тем, что списал оттуда Диодор. В своей книге Гекатей смешал древность и современность, сочетая старинные египетские реалии с новыми, птолемеевскими; древние установления — с новыми, действующими во времена первого Птолемея. Длинное отступление он посвятил также евреям в Египте и Моисею, затронув таким образом тему, жизненно актуальную для нового греко-египетского царства. И для пущей ясности включил в свой рассказ целый раздел, в котором описал, как самые прославленные греческие законодатели ездили в Египет и вдохновлялись тамошними учениями. Какие еще нужны доказательства эффективной преемственности между древним и новым Египтом? Правитель высоко оценил работу Гекатея и доверил ему дипломатическую миссию. По поручению Птолемея Гекатей направился в Спарту.

В то же время его книга стала чем-то вроде путеводителя для приезжающих в Египет. В таком качестве ее использовал в свое время и Диодор. Путеводитель этот тем не менее не перестает удивлять. Возьмем посещение мавзолея Рамзеса: в описании Гекатея отнюдь не все ясно. Например, странно, если не преувеличенно звучат толкования рельефов второго перистиля: каким образом Рамзес мог воевать с Бактрией? И что представлял собой комплекс, состоящий из перистиля с галереей, библиотеки и зала для общих трапез, являвшийся, похоже, отдельным корпусом в общем плане мавзолея? Дотошный путешественник, войдя туда, испытал бы разочарование: он не нашел бы никакой библиотеки.

Рис. 1. Мавзолей Рамзеса в Фивах. Реконструкция на основе Диодора, по Жоллуа и Девильеру

III Запретный город

«Твой супруг в Египте».

Старая сводня, подкупленная воздыхателем, смущая покой прелестной жительницы Коса, на тот момент одинокой и богатой, не нашла ничего лучшего, как нарисовать радужный образ самой восхитительной страны мира.

«Египет! — напирала она, — нет ничего на свете, что не значилось бы среди сокровищ этой страны: гимнасии, зрелища, философы, деньги, юноши, святилище божественных брата и сестры, великодушнейший царь, а еще — Мусей, вино, и любое благо, какого только можно пожелать, и женщины, которых больше, чем звезд на небе, и все — красавицы, не хуже богинь, представших перед Парисом для достопамятного суда».

Прежде чем прибегнуть к последнему и решающему доводу, призванному сломить сопротивление и заставить женщину расслабиться и тоже предаться наслаждениям, недалекая сводня, на первый взгляд, увлекается каким-то пустопорожним перечислением, в котором там и сям звучат смущающие даму нотки: так, от гимнасиев старуха переходит к философам, а потом сразу, почти естественно, упомянув этих двусмысленных любителей молодежи, упоминает и «юношей»; но после переходит, без всякой связи, к храму Птолемея и Арсинои, к царю Птолемею, затем к Мусею, чтобы под конец нанести удар, который мнит решающим: вино и женщины; женщины многочисленные и такие прелестные, что не возникает сомнения в том, как проводит время далекий супруг, от которого уже десять месяцев нет никаких вестей.

Во время праздника Адониса царский дворец в Александрии открывался для публики, и нескончаемый людской поток устремлялся в обширные сады. И песнопения, которые по такому случаю женщины исполняли в честь Адониса («с распущенными волосами, распоясанные, обнажив груди, мы понесем его к волнам, орошающим пеной берега»), хорошо известные даме с Коса, возможно, окончательно сбили ее с толку. Этот праздник был одним из тех редких случаев, когда отворялись двери царских покоев.

«Город имеет форму хламиды», говорят об Александрии древние путешественники. В этом прямоугольнике, почти совершенном, между морем и озером Мареотида, царский дворец занимал четвертую, может быть, третью часть. Дворцовый комплекс со временем расширялся: уже Александр задумывал его грандиозным, а потом каждый монарх пристраивал к нему новое здание или ставил новый монумент.

Целый квартал, Брукион, был мало-помалу занят ширящимися дворцовыми постройками. Со стороны моря квартал заканчивался обрывом, защищенным дамбой. То была самая настоящая крепость: в крайнем случае, при чрезвычайной опасности в ней можно было держать осаду. Это подтвердилось во время Александрийской войны, когда Цезарь с горсткой людей несколько дней держался во дворце, теснимый всем египетским войском. Персидская модель недоступного (для всех, кроме, согласно наследственной привилегии, потомков семи семейств, разоблачивших заговор магов) царского дворца была перенесена Александром в эллинистический мир. В Египте, при Птолемеях, просматривалась также, отдаленно, модель дворца фараонов.