Исчезнувшая библиотека

Несмотря на преобладание идеи, кодифицированной Венделем, противоположное мнение не было до конца изничтожено, и с преобладающей точкой зрения разошлись такие знатоки эллинизма и древних книг, как В. Шубарт («Das Buch bei den Griechen und Römern», 1921³), Дж. Паскуали (в статье Biblioteca в «Enciclopedia Italiana», VI, 1930), P. Пфайфер («История классической филологии», 1968). Между прочими возникал все время такой неудобный вопрос: каким образом ученые занятия продолжали процветать в Мусее чуть ли не на следующий день после предполагаемой катастрофы? (Например, деятельность Дидима, завершившаяся во времена Августа, началась, по-видимому, до прибытия Цезаря и продолжалась без каких-либо перебоев.) Чтобы ответить на этот неудобный вопрос, спешили (Вендель) принять на веру сообщение Плутарха о том, что Антоний подарил Клеопатре книги из Пергама («Жизнеописание Антония», 58, 3), хотя сам Плутарх тут же (гл. 59) заявил, что он в это не верит. Используя данное место из Плутарха, исследователи прибегают к различным ухищрениям. Заслуживает внимания то, как это делает Уайт (p. XXX). Плутарх говорит, что, согласно сатире Кальвизия против Антония, триумвир изъял книги из Пергама, чтобы подарить их Клеопатре, но добавляет, что эти сведения ему представляются малодостоверными; Уайт излагает дело следующим образом. Антоний подарил Клеопатре 200 тысяч свитков, восполнив таким образом урон, нанесенный Александрийской библиотеке, но это вызвало такой скандал, что Кальвизий обрушился на него в своей сатире!

Упорные сомнения по поводу пожара времен Цезаря объясняют и полемический тон Венделя на страницах, цитированных выше. Самая страстная, но скупо аргументированная и малоубедительная защита тезиса, отрицающего пожар, принадлежит американскому любителю античности Эдварду Александру Парсонсу, в книге 1952 года «The Alexandrian Library, Glory of the Hellenistic World» (pp. 288- 319).

Эта дискуссия бессмысленна в своей основе. Точкой отсчета должно было бы стать совпадение количества сорок тысяч свитков между Сенекой («О спокойствии души», 9, 5) и лучшими кодексами Орозия. Но именно данные, представленные у Сенеки, подвергаются нападкам. Уайт (p. XXXIV, сноска) отмахивается от них, считая, будто Сенека привел наобум число, которое «любому римлянину тех времен показалось бы достаточным для библиотечного собрания», и прибегает в этой связи к причудливому аргументу, будто в Риме было много библиотек, но небольших по размеру. Вендель, который хорошо помнит, что Сенека опирается на Ливия, спешит исправить текст Сенеки, иначе достопамятное разрушение библиотеки развеется прахом. В самом деле: что значат 40 тысяч свитков, пусть бесценных, рядом с 490 тысячами, которыми, согласно Цецу (p. 43 Koster), библиотека располагала уже во времена Каллимаха?

В то же время ясно, что, установив связь между Ливием — Сенекой — Орозием по поводу «скромного» количества в 40 тыс. свитков, мы не можем доверять гиперболическим цифрам Геллия (и его последователя Аммиана), которые гласят о том, что сгорело 700 тысяч. И тем самым выясняется, что они, по всей вероятности, являются конъектурой, появившейся согласно следующей схеме: а) библиотека была уничтожена; б) свитков было 700 тысяч; в) следовательно, было сожжено 700 тысяч свитков.

Если эти 40 тысяч свитков, сгоревших во время пожара (потому что они находились «по случаю» в портовых складах), и принадлежали к царской библиотеке (или в самом деле, как предположил Партей, Цезарь велел приготовить их к отправке, или по иной, нам неизвестной, причине), они составляли лишь малую часть огромного фонда Александрийской библиотеки.

Следует, таким образом, устранить из истории бытования античных текстов ужасающий разлом, каковой потеря такой библиотеки, случись она на самом деле, непременно бы причинила.

8 Гекатей

Диодор расценивает описание мавзолея Рамзеса (Озимандии), приведенное у Гекатея Абдерского, как доказательство того, что автор лично, непосредственно видел памятник (I, 47, 1). Парадокс заключается в том, что он, как бы опровергая сам себя, приводит не свое описание, но описание Гекатея. Этот невероятный факт явственно обнаруживается там, где описание Гекатея тесно связано с контекстом.

Не только то, что извлекают жрецы из своих записей /отмечает, в самом деле, Диодор по поводу памятников Фиваиды/, но и то, что записали многие греки, добравшиеся до Фив при Птолемее Лаге и оставившие рассказы о Египте, в том числе Гекатей, согласуется с тем, что я сказал.

До этого момента, однако, Диодор не «сказал» абсолютно ничего, он не привел еще своего описания. В действительности говорится (а субъектом этого «говорения» является Гекатей!), что