Исчезнувшая сестра [litres]

– Ну пока, – сказала Эля, открыв дверь, как если бы должна была уже скоро вернуться. Я замешкалась, все еще не успевая полностью переключиться на ее отъезд, а она, не дожидаясь, пока я ей что-то скажу, махнула мне на прощание рукой и ушла.

Когда я вслед за Элеонорой вышла за дверь, она уже спускалась по лестнице. Я увидела только ее спину и рюкзак. Через несколько мгновений Эля исчезла из моего поля зрения.

А я осталась с ее вопросом: а вдруг все не так?

И в самом деле, почему все должно быть так, как мне представилось? Да, ее ожидания снова разбились вдребезги, но не она сама. Она даже стала сильнее. Ей интересно жить. Чего я ее жалею? И сколько уже раз я думала об Элеоноре одно, а было другое?

* * *

Первая эсэмэска от Элеоноры пришла в одну из моих бессонных ночей после рождения Василиски. Текст такой: «Заехала к ю задержусь у него». Номер отправителя скрыт.

Я стала расшифровывать это сообщение. Если «к ю», а не «в ю» или «на ю», то «ю» – человек. Если «у него», то это мужчина.

Элеонора и сказала, что отправляется к «одному хорошему человеку». Если она обозначила его имя, то я этого человека должна знать. Единственный «ю», о ком я от нее слышала, – это Юрий, бывший главный партнер Мокшафа в проекте «Верхний лагерь». Значит, она у этого хорошего человека.

Я знала от Эли, что она чувствовала себя виноватой перед Юрием. Его сомнения в Малгеру злили ее, и, наверное, это выходило на поверхность. А когда она сама в себе усомнилась, то стала иначе воспринимать и свои трения с Юрием. Что-то в этом роде я от нее слышала, когда она рассказывала мне о событиях в «Трансформаторе».

В следующей эсэмэске был красивый горный пейзаж. Я поискала его аналоги в интернете и пришла к выводу, что это должны быть Саяны. Последним пристанищем Юрия была как раз буддийская коммуна в одной из заброшенных деревень недалеко от Саяно-Шушенского заповедника.

Эсэмэски, которые потом приходили от Элеоноры, так или иначе подтверждали эту догадку. Время от времени в них мелькало слово «мы». Значит, рядом с ней, по всем признакам, по-прежнему находился Юрий. Как я думаю, она не стала бы писать «мы», если бы это был кто-то еще, о ком я ничего не знаю. Хотя, конечно, возможны неожиданности. Приедет и расскажет. Я верю, что она приедет. И что с ней действительно все хорошо.

Вместо эпилога

Говорят, что первый год жизни ребенка – самый трудный период для его родителей. Но для ребенка этот период еще труднее. Отделившись от матери, он обнаруживает свое одиночество. В его генетическом пакете неимоверное количество врожденных качеств, но среди них нет предрасположенности к одиночеству.

Пуповина перерезана, а память о симбиозе с матерью остается. Потому всякое дитя так исступленно и отчаянно требует от матери единства, утраченного при рождении, в том числе – единства желаний, и не чувствует своего одиночества только тогда, когда она делает то, что ему надо.

У меня накоплен обширный опыт одиночества, и, когда придет время, я поделюсь им с Василиской. Но у меня мало навыков соединения одиночества с потребностью в любви. Я рано научилась задвигать ее в дальний угол и закрывать на нее глаза. А как сильна и огромна в своем естественном состоянии эта потребность, мне дает увидеть Василиска.

* * *

Я слышала о любви так много хрени, что перестала относиться серьезно к словам о ней. Мне чаще всего приходилось иметь дело с любовью в виде гремучей смеси, а я хотела, долго того не сознавая, тихой любви. И теплой, а не горячей. В сущности, такой, какой она была ко мне у моего отца. Он рано выпал из моей жизни, и его ровная, надежная любовь лишь запала в меня, но не проросла.

Но узнавать ее я могла. Она несколько лет поблескивала в глазах Олега, и потому я хотела быть с ним, хотя сама его не любила. Я улавливала ее в реакциях Кира, когда мне бывало плохо и я вела себя безобразно, а он все же оставался рядом. И в отношении ко мне Вали и Вероники она мягко просвечивала, эта тихая любовь.

Иногда мне вспоминаются мои слезы в тот момент, когда из аудиоустановки в шатре «Трансформатора» внезапно раздалось пение мантр моей, как я думала, замороченной сестры. Иной раз вдруг всплывает в памяти мое прощание с матерью перед отъездом в «Трансформатор». Долгое время мне было неловко возвращаться к этим двум эпизодам из моего поиска Элеоноры. А теперь мое смущение пропало, и оба воспоминания стали драгоценными.