Исчезнувшая сестра [litres]

Я знала, что имею дело с больным человеком и надо реагировать иначе, чем в разговоре со здоровыми людьми, но не знала как. Я просто оторопело сидела рядом с ней на диване, теперь на расстоянии, а она, не встречая отпора, изливала на меня свою горечь и отчаяние из-за никчемности ее близких, и особенно моей, приговаривая «это его наследственность».

– Ты знаешь, что папа умер? – спросила я, когда услышала это в очередной раз.

Мать замерла, и я поняла, что она это не знает. Возникла немая сцена, ни она, ни я не двигались. Вдруг я увидела слезу, выкатившуюся из ее правого глаза. В нем появился блеск, левый же глаз у матери оставался матовым, без всякого выражения. Я почувствовала ее боль и одновременно подступавшие к моим глазам слезы. В следующий момент я поняла, что в боли, которую я видела у матери, не было печали.

– Значит, он для тебя «папа», а я для тебя «мать»! – выкрикнула она в ярости. – Я ведь слышу, как ты говоришь обо мне другим: моя мать то, моя мать се! Никогда не скажешь «мама»! Всегда только «мать»! Не нравлюсь я тебе, да? Не такая я, какой тебе хочется, так ведь? А ты вот поживи с пьяницей, как я, и посмотри, что станет с тобой самой. Не умер твой папа! Он сдох! Пьяницы сдыхают, а не умирают!

Мать стала задыхаться, и я побежала на кухню за водой.

Она выпила полный стакан и попросила еще один. А когда выпила до дна и тот, пошла в свою комнату. Я проводила ее до постели и хотела уложить, как обычно, но в этот раз она отказалась от моей помощи.

* * *

Ночью я проснулась от ее крика.

– Не притворяйся! Я знаю, ты не спишь! Ну ты и дрянь! Я схожу с ума, а ты притворяешься, что спишь!

Она стояла рядом с диваном, на котором я спала. Я лежала лицом к стене и не могла ее видеть. А когда я повернулась к ней, то вскрикнула от неожиданности. Всклоченные волосы, искаженное яростью лицо, полуосвещенное светом из открытой двери в коридор, темные глазницы.

– Поклянись мне своей собственной жизнью, – теперь уже торжественно заговорила она, – поклянись мне, что никогда не похоронишь меня рядом со своим отцом. Ни рядом с его могилой, ни на том кладбище, где его закопали. Никогда! Клянись.

– И как я должна клясться?

– Так, как я тебе сказала. Повторяй за мной. Клянусь собственной жизнью…

Дальше были в точности те слова, которые она только что от меня потребовала. Я заставила себя повторить их вслед за ней. «Больной человек, пусть будет, как она хочет», – говорила я себе. После моей «клятвы» мать успокоилась и пошла спать.

8

Я не видела своего отца мертвым. Я его не хоронила, не устраивала по нему поминки. В последний год своей жизни он снова запил и пил по-черному. Я перестала видеть его трезвым, когда приходила к нему. И стала приходить все реже.

В тот раз на звонок в дверь мне открыла баба Ляля, его соседка по квартире. Это была женщина с золотым сердцем, как она говорила сама, и грозным сопрано, как говорил о ней папа.

– А вашего папаши здесь больше нет, – сказала она. – Отгулял он тут у нас. Теперь с бесами гуляет.

Так я узнала о смерти своего отца.

Никто не стал меня разыскивать, когда папа заснул и не проснулся. Районная управа позаботилась, чтобы его похоронили на участке одного из кладбищ, предназначенном для бомжей и безродных. Когда я об этом узнала, меня одолело беспокойство, и оно не проходило. Я съездила на то кладбище, увидела холмик с дощечкой, где были написаны его фамилия и дата смерти, и мне стало совсем не по себе.

Я не из тех, кто ходит на могилы к родственникам. Я из тех, кто задается вопросом, зачем все эти могилы, если в наше время они так мало значат для живых. Так это было и для меня самой. Останки моего отца под холмиком на участке для невостребованных трупов моим отцом не были. Мой отец жил во мне, как жил. И не только в клетках моего тела, но и в моих мыслях. Тем не менее возникшее во мне беспокойство стало мешать моим внутренним диалогам с отцом, к которым я давно привыкла.

Мне сказали на кладбище, что я сама могу позаботиться о кресте и даже перезахоронить папу «нормально», если захочу.

Что мне было в его «нормальной могиле», на которую меня там подбивали? Но я успокоилась только тогда, когда выбрала место, которое мне понравилось, перезахоронила туда папу и оформила с администраций кладбища договор об уходе за его новой могилой. Сама я там больше не появлялась. Но теперь могла говорить с отцом, как прежде. Вот ведь как бывает.

* * *

Иногда мне становилось так тяжело с матерью, что я бежала от нее. Выходила на улицу, шла по ней до перекрестка, сворачивала там направо, потом двигалась до следующего перекрестка и снова поворачивала направо, чтобы дальше выйти на свою улицу с другой стороны от нашего дома. На это хождение по кругу, а точнее – по квадрату, уходило полчаса. Иногда, чтобы успокоиться, одного квадрата было недостаточно, и я выхаживала два.