Исчезнувшая сестра [litres]

– Она уехала и отношения с нами сейчас не поддерживает.

Узнав, что у Ольги Марковны и Элеоноры был конфликт, Ада Петровна сказала:

– Я думаю, что поведение вашей сестры ее глубоко ранило. В таких случаях человек обычно или мстит за обиду, или избегает своих обидчиков. Ваша мама, конечно же, не стала думать о мести. Матерям несвойственно мстить своим детям.

Избегать своих обидчиков… Похоже, это было и про меня. Когда я переехала к матери, встал вопрос: где я поселюсь? По логике вещей я должна была бы занять свою комнату. Точнее, нашу с Элей комнату. Но стоило мне об этом подумать, как меня обдавало духотой. Я не только не хотела там жить, я не хотела даже туда заходить.

Я поселилась в гостиной. Там стоял диван, и я могла на нем спать. Мать не возражала. Я сказала ей, что в гостиной мне будет просторнее – «девичья», как папа называл комнату своих дочерей, была самой маленькой в нашей трехкомнатной квартире. Я и в самом деле уже отвыкла от тесных комнатенок. Кроме того, мой переезд к матери был временный и не на долго, как я тогда думала. Но если честно, перевешивало обстоятельство, что эту комнату всегда называла «своей» и Элеонора, а когда я ушла из дома, то она стала только ее.

Поселившись в гостиной, я так и не стала заходить в «девичью». И что примечательно, туда не заходила и мать. Этой комнаты в квартире словно не было.

5

Когда у нас с матерью наступало хорошее время, добрела не только она, но и я сама. И однажды в такой период я вспомнила о Матвее Глебовиче Снегирькове. Я не то чтобы о нем забыла, у меня просто первое время после переезда к матери не было ни времени, ни энергии заниматься чем-то другим, кроме как ее делами, ну и по мере возможностей еще и переводами. Валя стала давать мне теперь только несрочные заказы, но это не значило, что их можно было откладывать на неопределенное время. Так что очередь до Снегирькова все не доходила.

Был хороший день, мы с матерью пообедали, и я помогла ей лечь отдохнуть. Она могла уже обойтись и без помощи, но ей нравилось, когда я укрывала ее в постели одеялом, и я это делала. Когда она заснула, а я стала мыть посуду, то в очередной раз подумала о Матвее Глебовиче и решила наконец позвонить ему.

Его номера в моем мобильнике не оказалось. Я вспомнила, что звонила Снегирькову всего один раз, и это было с моего домашнего телефона. Лариса записала мне его координаты на листке, а куда потом делся этот листок, я уже не знала. Но я еще знала, где живет Матвей Глебович. И я отправилась к нему.

* * *

Снегирьков отнесся к моему визиту невозмутимо. Он провел меня в гостиную и указал на тот же стул за обеденным столом, где я сидела в прошлый раз. Я стала рассказывать ему в подробностях о своей встрече с его женой, ее новом облике, новом имени и положении в «Трансформаторе». Он выслушал все это бесстрастно, уставившись в стол. Когда речь дошла до письма и Матвей Глебович услышал от меня, что Парджама не захотела ничего писать ему в ответ, он отвел взгляд в сторону, шумно выдохнул и бросил в пространство:

– Я так и знал.

Какое-то время мы молчали. Потом Снегирьков посмотрел на меня и сказал с болью:

– Хоть бы что-то объяснила. А то и этим меня не удостоила.

– Она просила вам передать, что не станет вам препятствовать. Но помогать вам она не хочет, потому что сама она соединена с вами навсегда.

Тут Снегирьков вскинул на меня взгляд. Он был поражен.

– Так и сказала? – спросил он.

– Ну, может, не совсем такими словами, но по смыслу – так.

– А «соединена навсегда» – это ее слова или ваши?

– Эти слова ее.

Снегирьков перевел от меня взгляд в стол, и на его губах появилось нечто вроде улыбки. Мне стало от нее неловко. Это как если ты заходишь к кому-то в комнату, а он переодевается.

– Ну я пойду, – сказала я.

– Ах да, конечно, – рассеянно отреагировал Матвей Глебович и встал, чтобы проводить меня до двери.

* * *

В метро, по дороге к матери, мои мысли перескочили с отношений супругов Снегирьковых, оказавшихся далеко не заурядными, на Кира, а точнее, на наши с ним отношения. Тоже далеко не заурядные.

После моего переезда к Ольге Марковне мы с Киром общались только по телефону. Сначала чуть ли не ежедневно. В основном звонил он. Всякий раз Кир спрашивал, как идут дела. Но уже скоро я заметила, что его не интересовали подробности о моей изменившейся жизни. Стоило мне ими увлечься, как он в первый удобный момент переводил разговор на другое. Я стала лаконичнее. И суше. А наши телефонные разговоры становились все короче. И все реже.

Он хотел мне помогать. В первые дни Кир часто спрашивал, мог ли он быть мне чем-то полезен, но я всегда отказывалась. И Кир перестал предлагать мне свою помощь. Помогать мне – означало помогать матери, а она этого не любила. Мою помощь она из необходимости принимала, от других же ее не хотела. В результате все, что ей было нужно, для нее делала только я. И Кир незаметно отодвинулся в сторону. Меня это напрягало? Да нет, наша новая взаимоудаленность друг от друга сложилась по вполне понятным причинам. Я говорила себе, что это временно. А время шло.

* * *