Исчезнувший убийца

— Что ты все: «грузить, грузить»! Ты ж мне должен. Должок надо заплатить, верно, а? Ты не бойся, в накладе не останешься…

— Я не боюсь, — сказал я и сглотнул слюну, — только мы договаривались грузить…

Толик взял меня за плечо.

— Ты что дурочку валяешь? — спросил он тихо. — Ты меня за кого держишь?

— Мы договаривались грузить цветочки, — сказал я, снимая с плеча его руку, легкую, мягкую, теплую, будто наполненную каким-то газом.

— Ладно, — кивнул Толик, — если ты такой упорный, будешь грузить, обгрузишься…

Он сделал полшага назад и в сторону, оглянулся на дверь, за которой скрылся пегий. Джон, погасив свой вонючий чинарик, встал, с веселым кряканьем потянулся. У меня мелькнула мысль, что я отстоял хоть бы часть своей независимости, и тут Толик коротко, почти без замаха ударил меня в поддых. Дыханья он сбить не сумел, и я рванулся к нему, чтобы схватить за короткую шею, но Джон уже держал меня сзади, держал крепко, со знанием дела, а я лягался, и Толик бил меня и бил, и голова моя моталась.

Все это происходило в полнейшем молчании, и мне даже казалось, что происходило это не со мной: я почти не чувствовал боли, от удара до удара мой взгляд успевал выхватить то одну, то другую деталь, зафиксироваться на ней, открыть в ней что-нибудь этакое необычное. Такая моя своеобразная наблюдательность достигла пика — я прочитал заголовок на брошенной на диван старой газете, — после чего упал на колени, опустился на четвереньки: каблук потрескавшегося, в высолах, сапога встал мне на пальцы, я отдернул руку, ощутил последний удар и потерял сознание.

XV

Очнулся я лежа на правом боку, лицом к стене, укрытый одеялом. Стена была холодной, и от нее веяло сыростью. Я попробовал пошевелиться: болело все тело от макушки до пальцев ног. Все-таки я повернулся на спину и обнаружил, что нахожусь в большой, ярко освещенной, с высокими потолками комнате. Моя кровать была не единственной: кровати стояли рядами, и на каждой под таким же, как мое, серым с черными полосами одеялом кто-то лежал.

Прямо напротив того ряда, который заканчивался моей кроватью, была крепкая, из широких досок сколоченная дверь. Когда я посмотрел на нее, дверь открылась, и в комнату вошел парень с тоненькими усиками, в белом халате, из-под которого виднелась милицейская рубашка.

— Добрейшее вам утрецо! — сказал мне парень, щелкнул выключателем, и в комнате загрохотал марш.

— Подъем! — заорал парень, направляясь ко мне. — Подъем! — повторил он, сдергивая с меня одеяло.

Люди на кроватях зашевелились, закашляли. Я лежал в чем мать родила, под его ничего не выражающим взглядом, и у меня не было даже сил прикрыться.

— Давай, — сказал парень, подсовывая одну руку мне под голову, сажая меня на кровати, а другой сбрасывая мои ноги на кафельный пол, — давай, новичок! Утро, утро начинается с вопросов, здравствуй, здравствуй, необъятная страна! — пропел он и поставил меня на ноги. — Вперед!

— Фамилия? — спросил склонившийся над бумагами старший лейтенант.

Я назвал. Старший лейтенант был отделен от меня довольно высоким барьерчиком. Я стоял, держась обеими руками за барьерчик.

— Имя-отчество? Год рождения? Адрес?

Я назвал. Старший лейтенант посмотрел на меня, что-то соображая. Я попытался поджать одну ногу и чуть было не упал.

— Где это такая улица? — спросил старший лейтенант и соболезнующе улыбнулся.

Я объяснил, и улыбка исчезла с его лица.

— Скворцов! — позвал он. Откуда-то из-за моей спины возник парень 2 белом халате, ни слова не говоря, взял меня в охапку, оттащил в камеру Прямо против барьерчика, швырнул мне одеяло и запер.

Дверь у камеры была из толстых прутьев. Я сидел на жестком лежаке, накрывшись одеялом, и наблюдал процедуру выдворения из вытрезвителя: от барьерчика человек голым проходил в дверь слева, потом появлялся уже в одежде из двери справа и попадал к сержанту-горе с алюминиевой миской в руках. Сержант-гора критически осматривал каждого подошедшего, опускал в миску пальцы.

— Валидольчику! — говорил он, вкладывая таблетки в покорно раскрываемые рты, и прощался:

— До скорого!

Я сидел, словно оцепенев. Дико болела голова, кожа лица была натянута как барабан, дышать было трудно, во рту был вкус перегара. Мысли ворочались медленно, но это не мешало мне расправляться с Джоном и Толиком: я избивал, избивал их с хладнокровной жестокостью. Они пытались откупиться, совали деньги, но я не смягчался и избивал.

Потом я, не обращая внимания на холод, лег на спину, закрыл глаза и подумал: какая же это глупость с их стороны — накачать меня водкой и выбросить. Неужели они думают, что я их, если захочу, не достану?

Потом я собрался в комок и заснул.

Разбудил меня тот же Скворцов: он вытащил меня из камеры и вновь поставил у барьерчика.

— Деньги у тебя есть где взять? — спросил старший лейтенант.

— В сумке, в паспорте, — начал я.

— Нет у тебя ни сумки, ни паспорта, — сказал старший лейтенант.

Добрый Скворцов оставил на мне одеяло: его засаленным краем я вытер потный лоб.

— Шапка есть из выдры, продам…