Исетская Академия. Дневники мертвеца (СИ)

— Именно за этим меня и прислали сюда, назначив губернатором, чтобы я противостоял угрозе, но сам император не будет вмешиваться, дабы не раскрывать правду общественности. Представьте, какая паника поднимется в народе, да и соседние державы в один голос объявят нас приспешниками Дьявола. Мы много лет налаживали международные связи, отмывались от репутации отсталого и полудикого государства, и, если кто-то прознает, что у нас завелись мертвецы — Российская империя превратится в страну-изгоя. Либо же европейские державы объединятся против общей угрозы, и пойдут на нас крестовым походом, уж Красная Церковь об этом позаботится, не сомневайтесь.

На несколько минут в кабинете повисла гнетущая тишина.

— Как серьезно обстоят дела, — первым в себя пришел Милославский, — кто бы мог подумать! Но да это не меняет факта, что здесь опасно, и мы не желаем подвергать риску свой вид. Прежде чем церковники признали право магов и прочих наделенных даром существ на мирное сосуществование с простыми смертными, на нас охотились, как на животных, и от витряников осталась лишь горсть, рассеянная по всему свету. Я не стану подставлять под удар наших детей, поэтому прошу распустить факультет, и дать нам уйти.

— Как пожелаете, — голос графа Сухтелена не выражал никаких эмоций. — Обещаю разрешить данный вопрос в ближайшее время, а вы, надеюсь, не станете распространять секретную информацию.

Когда посторонние покинули кабинет, губернатор с досадой ударил кулаком по столу.

— Вот же черт! Роспуск двух факультетов не останется незамеченным: готов биться о заклад, сюда и комиссия нагрянет, и бульварные газетенки наперебой будут строчить статьи о захолустной Академии и губернаторе, неспособном справляться с доверенной ему работой.

— Они пытаются защитить своих детей, — устало возразил Дмитрий.

— После всего, что мы для них сделали, они должны были встать вместе с нами на защиту всех детей, — злобно пробурчал Илья Мизинцев.

— Трусы, и этим все сказано, — согласился декан оборотней.

— Ну ладно, меньше людей — меньше предателей, — граф поднялся. — Мне уже пора, предстоит много работы. И, кстати, — добавил он, глядя на ректора, — мне только сегодня стало известно, что к нам из Франции прибыл епископ, и с самого Рождества допрашивает мадмуазель Ганьон.

— Странный выбор, — невозмутимо ответил Онежский. — Я думал, они пришлют кого-нибудь из посольства.

— Учитывая ее прошлое, удивляться не стоит. А знаете, как мне об этом стало известно? Получил письмо от наших церковников: они в ужасе просят предпринять что-нибудь, ибо французский служитель милосердного Бога подверг девушку пыткам.

— Каким еще пыткам? — глупо переспросил Дмитрий.

— Могу дать почитать письмо, — усмехнулся Сухтелен, — там все описано в таких красках, что в ближайшее время я буду бояться спать по ночам.

Глава сорок четвертая, рассказывающая о любви и мести епископа Жиро

7 января 1831 года по Арагонскому календарю

— Кажется, она потихоньку оживает.

— Хорошо, дай ей еще того отвара! — произнес знакомый мужской голос.

— Нет, много нельзя. Пусть лучше спит, сон лечит.

Соланж попыталась открыть глаза, пошевелить рукой, сделать хоть что-нибудь, но ее тело не подчинялось командам мозга. Тогда она расслабилась, пытаясь восстановить последние воспоминания, но под воздействием отвара провалилась в глубокий сон.

И виделся ей Париж, родной любимый город с дорогами из брусчатки, тесно застроенными улочками, богатыми дворцами, жалкими трущобами, самодвижущимися экипажами, роскошными парками, театрами, казино. Все было таким знакомым, что на секунду ее сердце переполнилось безграничной радостью, но потом она увидела саму себя со стороны, и поняла, в какой кошмар на самом деле попала.

Это был день ее задержания после смерти Флер Андре.

Толпа зевак перешептывалась, тараща глаза на известную наследницу рода Ганьон, великолепную Соланж, которую вели двое жандармов. Сначала они подумали, что на нее напали, ибо одежда ее была изрядно потрепана, и на лице проступило несколько порезов, однако следом вынесли упакованное тело, и голодранцы наперегонки бежали по улицам Парижа, разнося новости об убийстве и, что самое поразительное, о предполагаемой убийце. Не осталось ни одного дома, ни одной таверны или великосветского салона, где не обсуждалась бы Соланж Ганьон.

Девушка снова оказалась в той камере, и смотрела на саму себя, на свои ошеломленные глаза, дрожащие губы, крепко сцепленные руки, и вспоминала, как ей было страшно. Гастон находился рядом, но его приковали к стене ошейником, который подавлял магический резерв. Фамильяр пытался докричаться до нее, призывал взять себя в руки, но хозяйка не реагировала.