Ищи горы

— Дело не только в Изии. Еще при Роне Льве было пролито немало крови, Дан. Немало, и к тому же зачастую бессмысленно. И жестоко. Аристократов расстреливали только за то, что они аристократы. Ты ведь знаешь, установка была такая, аристократия — вот причина всех бед Бакнии. Истребить ее без пощады и без колебаний. И истребляли. Нередко вместе с малолетними детьми, полумертвыми стариками… я уже не говорю о женщинах, различия между мужчинами и женщинами не делалось. И не только аристократов. Военных — за то что они в свое время присягали императору. Дипломатов — за то, что они были кавалерами императорских орденов. Просто людей — за то, что они не доносили на аристократов, военных, дипломатов и друг на друга. И самое потрясающее — что все это сходило Рону и его приверженцам с рук. То ли за счет всеобщего ослепления, то ли страха. Но кто-кто, а Мастер слеп не был. И через страх он умел переступать. Он еще при Роне стал говорить… Он говорил, что кровь, начав проливаться, уже не останавливается. Он говорил, что спасение нации и государства превращается в пожирание друг друга в борьбе за полноту власти. Он говорил, что в подобной борьбе неизбежно победит не лучший, а худший. Он говорил… Он много чего еще говорил. А я, идиот, думал, что он сошел с ума. Стал впадать в детство.

— Он был так стар?

— Нет, Дан. Это я был молод. Впрочем, это не оправдание.

— Почему же? В какой-то мере…

— Ни в какой! Ведь это Мастер сделал из меня человека. И из меня, и из Поэта. Он не только учил нас писать. Он учил нас видеть и слышать. Думать. Не по его подобию, а самостоятельно. Хотя в то же время он учил нас отличать добро от зла и правду от лжи. Но я оказался скверным учеником. У меня все перепуталось в голове. Я возомнил, нахальный мальчишка, что есть вещи, в которых я разбираюсь лучше Мастера. Мастеру пришлось умереть, чтоб с меня слетела эта шелуха, чтоб проклюнулось зернышко, которое он в меня заложил. А тогда я снисходительно думал: пусть Мастер пишет книги. Рон Лев провозгласил, что в борьбе неизбежно насилие. И все развесили уши. Я в том числе…

— Время было такое.

— Да, время. Прекрасное оправдание для людей без ума и без совести. Вроде меня тогдашнего. Вообрази себе, я видел собственными глазами, как расстреливали парня с соседней улицы только потому, что он происходил из семьи барона… разорившейся семьи, иначе он не попал бы на улицу, где жили нищие и полунищие… И мне казалось, что в этом нет ничего преступного, ведь Рон Лев утверждал, что все аристократы — враги, они спят и видят, как вернуться к старому… То, что началось естественно и разумно, почти сразу пошло вкривь и вкось и чем кончилось?.. Да, страна разваливалась, сплошное разорение, нищета, война начисто проиграна, дерниты взяли Вагру, то есть были в трех часах езды на мобиле от столицы, императорские военачальники не имели никакого понятия о том, как следует воевать, а командовать армией мог только человек соответствующего происхождения, как и управлять государством, чего у них тоже не получалось, надо было положить этому конец, так, во всяком случае, нам, юнцам, тогда казалось… Ладно! Это начало пути. А вспомни последнее достижение Изия! Надо уничтожить саму память об императорах, для чего стереть с лица земли их дворцы. Дворцы, построенные великим Расти! Но не будем об этом, Дан. Извини, слишком тяжело вспоминать… И я, глупец, мог ставить Мастеру в вину то, что он не понимает и не принимает эти бесчисленные преступления, как должное! Я смог отдалиться от него и в день его гибели быть на другом конце Бакнии! Это гораздо хуже, чем не прийти на похороны, вот почему я не стал вступать в объяснения с Поэтом и Дором… да еще и оправдываться…

— То, что Поэт был рядом с Мастером, ничего не изменило. Так что и ты вряд ли мог…

— Мог или не мог… Разве дело в этом?

Дан посмотрел на расстроенное лицо Марана и пожалел, что затеял этот разговор.

— Извини за дурацкий вопрос, — сказал он смущенно. — Наверно, не стоило все это ворошить.

— Ворошить? Неужели ты думаешь, что я способен забыть об этом? С чувством вины умирают… Если эту вину невозможно загладить.

— Невозможно?

— Поздно. Когда человека уже нет. Как Мастера. Как Ланы.

Ланы? Дан вспомнил, как Маран, посмотрев долгим взглядом на безжизненное тело, которое через минуту накрыли простыней, пошел к себе, лег на диван и отвернулся к стене…

Все-таки зря он затеял этот разговор. Впрочем, разве это он его затеял?

— Маран, — сказал он, пытаясь переменить тему, — что ты собираешься делать? Ты решил?

Маран покачал головой.

— Я должен пощупать ситуацию.

— Но ты же знаешь.

— Только факты. А настроения? Не стоит заранее строить планы, Дан. Потерпим.

— Приехали, — сказал пилот, отворачиваясь от пульта. Лицо у него было молодое, веселое, улыбка ослепительная. — Гляди-ка, — он озабоченно уставился на иллюминатор, — светает. Что-то мы припозднились, как бы меня на взлете не засекли. Давайте, собирайтесь.

Собирать было нечего, разве что застегнуть куртки и прихватить небольшую спортивную сумку — весь багаж.