Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

– Ну, что ты надулась! – Джон с робкой, смущенной улыбкой смотрел на меня. – Ведь ты тоже все это время не была одна, верно? – (Сравнил!!) – Я не хочу ничего знать о твоих прошлых увлечениях, но меня очень волнует твое теперешнее отношение ко мне… Что же касается меня, то здесь все очень серьезно. Понимаешь, я просто не представляю в дальнейшем своей жизни без тебя. Конечно, я не имею в виду сегодня или завтра, а говорю о том уже недалеком будущем, когда мы оба будем свободными. И еще… Пожалуйста, выслушай меня до конца. Если… Если ты тоже любишь меня, – по-моему, ничто не может стать для нас преградой. А я обещаю тебе сделать нашу жизнь такой, чтобы ты ни на секунду не раскаивалась в случившемся.

У меня больно сжалось сердце, недавней досады как не бывало. Ну, почему, зачем так все устроено в жизни, что я должна опять огорчить тебя, Джон. Ведь ты, как в свое время и Роберт, строя радужные планы на будущее, не учел главного – того, что я-то не вижу, не представляю для себя этого будущего без моей России. Разве можешь ты создать такую жизнь, при которой я забыла бы о ней, о моей Родине, хотя бы на минуту? Конечно нет. Могучая и непобедимая, пожженная и разрушенная, она властно зовет меня к себе, и я никогда, слышишь, Джонни, никогда не соглашусь променять ее на какую бы то ни было привольную и красивую жизнь. Никогда. К сожалению, даже с тобой. У нас разные дороги и разные судьбы, Джон. Постарайся понять это и прости меня.

Так или примерно так ответила я Джону. Я говорила и едва сдерживала слезы. Будет ли испорчена его жизнь – это еще под вопросом, а вот что касается моей – тут все ясно. Ведь мама оказалась права в своей ревнивой прозорливости – я действительно, кажется, люблю его. И даже не «кажется», а наверное люблю! И пусть кто-то упрекнет меня, что я легкомысленная, ветреная, несерьезная, пустая. Пусть. Пусть говорят, что любовь не приходит дважды, она приходит! Честно говоря, теперь я даже не знаю, не уверена, была ли она, эта любовь, с тем – сероглазым, с тем, кто, поверив однажды каким-то зряшным наговорам, сначала отверг меня, а потом еще и осудил жестоко бессмертными словами поэта. Была ли она, или я просто выдумала ее, подстегиваемая глупой ревностью, постоянно подогреваемая оскорбленным самолюбием?

Не было ее, этой любви, и с Робертом. Правда, однажды наступило что-то вроде наваждения, и я поверила на какой-то миг в возможность красивой сказки, но, к счастью, наваждение это быстро развеялось… Ах, стоит ли сейчас об этом? Теперь-то я точно люблю, – это чувство совсем не похоже на те, что я испытывала прежде. Оно пришло исподволь, незаметно и, наверное, оттого столь надежно-уверенное, радостно-спокойное. Да, теперь-то я точно люблю, и счастлива, и безмерно несчастлива этим, потому что сама разрушаю свою любовь. Я знаю это и ничего не могу поделать с собой, не могу поступить иначе.

– Дарлинг, ну, что ты? – Джон крепко сжал мою руку. – Если ты меня любишь, если ты действительно любишь меня, то нет и не должно быть для нас никаких проблем. Ничто не помешает мне, никто не удержит меня поехать вслед за тобой хоть на край света, быть там, где будешь ты. Твоя Родина станет моей Родиной, твой Бог – моим Богом… Но ведь ты все еще не ответила на мой главный вопрос. Не сказала – любишь ли меня?

– Пожалуйста, Джон… – Меня снова охватили тревожные, на этот раз иные, сомнения. Он сказал: «Поеду за тобой хоть на край света». А вдруг… А вдруг моя любимая всем сердцем, всеми клеточками души Россия не простит меня и действительно, как уже не раз пророчил Шмидт, с ходу сошлет за несовершённые проступки в страшные, за колючей проволокой лагеря, что сокрыты на болотных топях, или отправит на лесоповал, в глухую тайгу, на съедение гнусу. Вдруг я и на Родине окажусь вечным, проклятым Богом, судьбою и людьми изгоем. Что же будет тогда с ним, с Джоном? Я не знала, что сказать ему, лихорадочно искала слова. Наконец с трудом выдавила: – Прошу тебя, Джон, позволь мне пока ничего не ответить тебе. Я тоже… Ты мне действительно очень дорог, Джонни, но, пожалуйста, давай не будем сейчас об этом. Пусть все остается пока так, как есть, пусть мы останемся по-прежнему лишь друзьями. Давай дождемся окончания войны. В первый же день нашей свободы я сама начну этот разговор и тогда отвечу тебе. Обещаю.

– Ну что же. – Он прерывисто вздохнул. – Ну что же… Я готов ждать. Но ты должна быть уверена – у меня это очень серьезно. Понимаешь, я хочу быть с тобой, и поэтому меня не испугают ни расстояния, ни какие-то глобальные жизненные перемены.

Мы уже раз десять прошлись взад-вперед вдоль насыпи, а теперь стояли возле железнодорожного переезда под старым молчаливо-нахохленным дубом. Я безнадежно опаздывала. Эта проклятая ферма! Конечно, Гельб не дождался меня, ушел на вечернюю дойку один. Если Шмидт узнает о том, что я не выполнила его приказ, завтра не миновать грандиозного скандала. И один Бог только ведает, что мне предстоит еще сейчас выслушать от мамы! С утра исчезла из дома, ушла за нитками и сгинула…