Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Сегодня нас, слава Богу, освободили на денек от окопов, зато Шмидт еще со вчерашнего вечера дал каждому наряд на какую-то, по его мнению, срочную работу. Мне выпало помочь Гельбу на ферме. Фрау Гельб опять заболела, и всю прошлую неделю с отцом работала Анхен. «Ну а в воскресенье, – хмуро долдонил Шмидт, – этой немецкой девушке тоже следует получить хотя бы маленькую передышку»… Со мной же – нечего хмуриться! – ничего не случится. Не перетружусь. На окопах он, Шмидт, знает, – на нас не пашут. И вообще, зря нас, бездельников и лербасов, гоняют туда – все равно, он уверен, никакого проку с этих вырытых нами «канавок» не будет! Лучше бы в усадьбе делом занимались, работы тут невпроворот – еще не весь овес и ячмень обмолочены, целая гора навоза не вывезена на поля, картофель в хранилище не перебран, инвентарь толком не подготовлен… Ну и т. д. и т. п.

Словом, рано утром Гельб постучал в окно, и мы отправились с ним на ферму. Вскоре явилась Анхен, объяснила: сейчас, чтобы побыстрее справиться, она поможет, а уж вечернюю дойку придется нам вдвоем осиливать. Ее жених наконец-то выписался из госпиталя домой, сегодня она отправится к нему. Первое время Рихарду предстоит передвигаться с помощью костылей, но доктора обещали – позднее ему будет заказан хороший, удобный протез.

Мы и в самом деле управились с дойкой довольно быстро. Гельб остался еще прибираться, а мы с Анхен отправились домой. По дороге я посетовала на то, что у нас в доме совсем не осталось белых ниток. Была одна катушка, и та недавно запропастилась, не иначе как Нинка со своим шитьем куда-то закатила. Сегодня днем выпало свободное время, можно было бы заняться кое-какой починкой – мама уже все уши прожужжала об этом, да вот… И куда она могла подеваться, эта катушка…

– Зайдем сейчас ко мне, и я дам тебе нитки, – восприняв мои слова как «толстый намек», сказала Анхен, – а вообще-то, тебе лучше сходить к фриезеру. Вчера он снова временно открыл свою лавку. Правда, там почти ничего нет, но нитки белые и черные в свободной продаже имеются. Я сама покупала. Правда, дорогие – по две марки за катушку, – однако что сейчас дешево?

Переодевшись, я быстро отправилась в деревню. Но меня постигла неудача – двери лавчонки фриезера оказались почему-то запертыми. В досаде я несколько раз подергала ручку, нажала на звонок – напрасно – ответа не было. Расстроенная (так нужны нитки!), сошла с крыльца и тут вдруг увидела направляющегося по дорожке к дому Джонни.

– Эй, сэр, можете поворачивать обратно, – крикнула я ему и почувствовала, как жарко загорелись мои щеки. – Фриезер исчез в неизвестном направлении.

– О-о, Вера… – Джон тоже пунцово покраснел, задержал протянутую ему мной руку. – А я, представь, только сейчас думал о тебе.

– И что же вы, милорд, думали?

– Думал… думал, хорошо бы увидеть сейчас тебя. Вот так – взять и встретиться… Что вы, миледи, здесь делаете?

Я сообщила ему о цели своего визита в лавчонку, подосадовала, что зря потеряла время.

– Слушай, а пойдем сейчас к нам. Вернее, к Степану, – загорелся вдруг Джонни. – У нас есть нитки – и белые, и еще всякие разные. Пойдем, а?..

Я попыталась умерить его пыл: «Прямо сейчас? С утра? Ты что, Джон? Надо же все-таки и совесть иметь, дать отдых Степану и его семье».

– Ну и что – что с утра? О чем ты волнуешься? Степан с мальчишками до обеда на скотном дворе – я точно это знаю. В доме сейчас одна старая матушка. Увидишь, она только будет рада нам. Пожалуйста, пойдем…

Мне вдруг очень захотелось идти рядом с Джоном, видеть его сияющие радостью глаза, слышать его веселый голос. Но согласиться так, сразу?

– У меня нет с собой аусвайса. Вдруг Квашник?..

– Ерунда. Мы свернем за соседним домом в проулок и выйдем на тропку, что вдоль железной дороги. Там он ни за что не проедет на своем велосипеде.

И мы пошли и просидели с Джоном в доме у Степана почти до трех часов. «Бабця» действительно была одна, она встретила нас, как всегда, приветливо. Джонни, обняв ее за плечи, шепнул что-то на ухо, и «бабця» тут же загремела чайником. На плите у нее, видимо, доспевал обед, вкусно пахло тушеными овощами. Мне сразу, прямо до неприличия, захотелось есть. Заторопившись к фриезеру, я дома не позавтракала и теперь незаметно глотала слюнки.

Джон выскочил за дверь и, как в прошлый раз, вскоре вернулся с кульком печенья и с пачкой чая.

– А может, прежде хотите пообедать? – заварив чайник и укрыв его полотенцем, радушно предложила «бабця» и глазами показала на плиту. – У меня уже все поспело. Щи свежие. Картошечка. А?.. Как, Веруша?

Моему терпению пришел конец, и я, сглотнув в последний раз обильные слюни, согласно кивнула: «Ну, если совсем немножко».

Джон смотрел на меня с улыбкой.

– Обжора – фиельфрасс, – сказал он мне и принялся проворно подавать «бабце» тарелки из шкафа. – Налейте-ка ей побольше, вы же видите – она прямо умирает от голода. Ну и мне, пожалуйста, тоже.