Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Уж не знаю почему, только наш учитель пения, он же руководитель художественной самодеятельности, Константин Евстигнеевич, человек неулыбчивый и ужасно строгий, решив включить в репертуар школьного вечера «Песню о Джонни», поручил ее исполнение Ольге Пегуринен и мне. У Ольги был сильный, на мой взгляд, слишком сильный, даже мощный голос, а у меня обычный, обыкновенный. Правда, моя тетушка Ксения часто хвалила его, говорила, что, мол, и чистый (а какой же голос может быть грязным?), и что будто бы «от души идет». Я понимала, конечно, что петь дуэтом с Ольгой для меня гибельное дело, но из-за своей всегдашней робости перед не терпящим возражений Константином Евстигнеевичем не смогла отказаться от выступления и этим обрекла себя на великое позорище.

Правда, пока мы репетировали под аккомпанемент рояля в опустевшем после занятий зале, – все шло хорошо, а вот на сцене… Впрочем, сначала я должна сказать хотя бы несколько слов об Ольге. Она пришла в нашу школу и в наш класс в начале учебного года, несколько месяцев назад, и сразу принялась «выделяться». Всем выделяться – и своими уже вполне развитыми женственными формами, и необыкновенными блекло-голубыми, а иногда почти бело-голубыми глазами, и ажурными воротничками, и ужасно модными в то время лакированными туфельками с ремешками и крохотными бантиками по бокам, и, наконец, – об этом тоже следует сказать – своей дремучей «обломовской» леностью и одновременно удивительнейшей способностью, стоя возле классной доски, улавливать самые тихие, доносящиеся с задних рядов подсказки. Словом, что ни делала бы Ольга, она всегда «выделялась». Это было ее второй натурой – можно сказать, ее жизненным кредо.

Естественно, что и во время исполнения дуэта Ольга не могла упустить случая «подать товар лицом». Она так усердно принялась «выделяться», так громко завопила, – иного слова я не могу подобрать, – что все лицо ее сделалось пунцовым, а глаза от этого совсем до неприятности побелели. И конечно же, она напрочь забила, заглушила мой «чистый, идущий от души» голосок, и оказалось, что те, кто сидели в зале, совсем не слышали меня, а видели только мой открывающийся и закрывающийся рот. Естественно, это казалось всем ужасно смешным, и зал от души хохотал, улюлюкал, а кое-кто из мальчишек даже топал от непомерного восторга ногами.

Я сразу поняла, что ужасно провалилась, что опозорилась теперь навеки, но все-таки переживала не столько за себя, сколько за Константина Евстигнеевича. Кажется, он тоже не ожидал подобного исхода и, весь красный от негодования, бросал на нас из-за рояля уничтожающие взгляды… Когда же мы обе – Ольга – торжествующая, счастливо-виноватая, а я – вконец посрамленная, чуть ли не плачущая – столкнулись за кулисами с хмурым Константином Евстигнеевичем, он даже не счел нужным хоть как-то подбодрить нас, а ограничился в адрес каждой короткими убийственно-ледяными фразами. Ольге он сказал: «Могла бы уж не надрывать так свой пуп!», а мне изрек совсем обидное: «Не можешь петь – не выскакивай впредь на сцену!»

Это было ужасно, а главное – так несправедливо! Ведь не по собственной же инициативе «выскочила» я с этим дуэтом, не я напросилась выступать, а именно он сам велел мне петь с Ольгой!.. Словом, обещавший так много веселья школьный вечер был для меня вконец испорчен. Под доносящиеся в туалет глухие звуки радиолы я проплакала в тесной, удушливо воняющей хлоркой кабине кряду два танго и три фокстрота, а затем тихонько пробралась в раздевалку, надела пальто, повязала на голову платок, всунула валенки в галоши и отправилась в одиночестве домой.

Вот ведь какие воспоминания всплыли вдруг ни с того ни с сего в памяти… Как это… «А память, мой злой властелин, все будит минувшее вновь…»

И все-таки не о нем ли – не о нем ли, сегодняшнем, реальном Джонни, были написаны кем-то и когда-то эти, почти вещие слова:

…Одним пороком он страдал,
Что сердца женского не знал,
Лукавый миг не понимал.
Увы, мне жаль, мне жаль…

Увы, мне тоже жаль…

14 январяВоскресенье

Наконец-то он признался (уф, чуть не написала «сознался») в своих чувствах, сказал мне то, что я так долго ждала услышать от него. А я… я, как всегда, оказалась в своем «амплуа» – растерялась, не смогла ответить ничего вразумительного. Но наверное, надо все-таки по порядку…