Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Теперь я снова сижу на прежнем месте, в кладовке, при свете лампочки под треснувшим зеленым колпачком, однако возвращение в привычную «творческую обитель» совсем не радует меня. Расставание с Юзефом и с итальянцами было сумбурным и грустным. Синьора Амалия, сидя на краю разоренной, с продавленными пружинами кровати и потрясая в воздухе клюкой, непонятно, но очень экспансивно ругала Гитлера, Муссолини и Бангера, заодно сурово отчитала за что-то понуро собирающую пожитки Катарину. Зареванная, с распухшим красным носом Кончитта, бестолково суетясь, помогала матери и время от времени вытирала слезы крохотным кружевным платочком. А еще не остывший от недавней стычки с хозяином, бледный и решительный Джованни привычно разразился при виде нас бурным потоком итало-русско-немецких слов… Будь он, Джованни, тут один – ни за что, никуда не тронулся бы с места, а ждал советские войска здесь, – уж нашел бы способ, как и где спрятаться… Но он, единственный сейчас мужчина в семье, в ответе за всех, поэтому должен подчиниться приказу. Все равно шайзе Гитлеру скоро капут, все равно хорошие «красные» не сегодня завтра освободят нас, и, возможно, мы еще увидимся… Но если даже суждено никогда больше не встретиться – во что он, Джованни, не хочет верить, – пусть русские друзья знают – они никогда не забудут нас. Никогда! Итальянцы благодарный народ, они помнят добро и, когда снова окажутся на своей прекрасной Родине, будут часто-часто вспоминать нас. Часто-часто…

С Юзефом мы на всякий случай обменялись адресами, хотя понимали, что надежды на то, что наши прежние, довоенные адреса сохранятся, почти нет.

– Але, мы все равно когда-нибудь встретимся с тобой, на этом – как его? – на вашем Невском проспекте, – снова грустно пошутил Юзеф. – Пусть пройдет десять лет, пусть пройдут даже тридцать, сорок лет – мы все равно встретимся…

– Ну да, да, – невесело поддержала я его, мысленно представив себе невероятно долгий, длиной в сорок лет, загадочный отрезок жизни. – К тому времени ты, безусловно, будешь респектабельным польским паном – с солидным брюшком, с лысиной во всю голову, возможно, с усами и с бородой, а я, скорей всего, – тоже толстой, седой и в очках русской бабушкой… Уж тогда-то, поверь, мы наверняка не узнаем друг друга…

Словом, невыразимо печальными были эти расставания. Жаль терять хороших, добрых друзей. Вдвойне жаль, когда знаешь, что уже никогда их больше не увидишь…

Это все о событиях минувших дней. Теперь – о сегодня.

Ради воскресенья нам дали некоторое послабление – работали на окопах лишь до двух часов. Утром меня разыскал в траншее Толька, передал записку от Джона, в которой содержалась настоятельная просьба прийти во второй половине дня к Степану. Мы не виделись с Джонни с новогодних праздников, поэтому мне тоже хотелось встретиться, узнать свежие новости.

Я уговорила Веру пойти со мной, и она, плюнув на все дела и на «колдовку», отправилась после окопов к нам. Перекусив и более-менее прифрантившись, мы явились к Степану. Там уже собралась всегдашняя компания. Все обрадовались нам, опять принялись вспоминать новогодний «карнавал», шутки Мадам Брехун. Вера, конечно, страшно расстроилась, что в тот день не была с нами, кляла ужасными словами свою «колдовку», которая заставила ее прислуживать в новогодний вечер за буфетной стойкой.

Мои надежды на хорошие новости в какой-то мере оправдались. Несмотря на то что бои за Будапешт все еще продолжаются, сейчас в Венгрии уже создано новое временное правительство, которое на днях объявило войну Германии. Ах, какой еще один хороший, увесистый щелчок получил по своему гнусному носу Вермахт! А вот у союзников дела по-прежнему неважнецкие. В Арденнах немцы продолжают наступление. В ночь под Новый год их авиация совершила массированный налет на англо-американские аэродромы, уничтожила и вывела из строя много самолетов… Что же это вы, союзнички, а?

Янек поделился своими новостями. У них в усадьбе два дня гостил прибывший в краткосрочный отпуск племянник Нагеля, 22-летний матрос по имени Клаус, воевавший на Балтике, у берегов Эстонии. «Когда советский морской десант высаживался на острова, что вблизи от материка, это был настоящий ад, – рассказывал немец Яну, – море, казалось, кипело от взрывов бомб и снарядов, а на земле все горело и плавилось…» Тральщик, на котором служил Клаус, почти сразу разнесло в щепы, а его самого отбросило взрывной волной далеко в море. Каким-то чудом ему удалось ухватиться за торчащий на поверхности обломок, и он целых восемь часов провел в ледяной ноябрьской воде. Подошедшие в темноте на катере спасатели долго не могли отцепить от ржавого обрывка троса судорожно сведенные пальцы матроса, находящегося в полубессознательном состоянии.

– Не хотел бы я еще раз оказаться в подобной ситуации, – сказал Клаус. – Русские моряки и на суше дерутся как одержимые, как дьяволы. Недаром мы прозвали их «черной смертью». Лишь немногим нашим ребятам удалось спастись возле тех проклятых островов. Большинство же остались под водой вместе со своими кораблями, техникой и орудиями.