Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

– Наверное, тебе самой следовало бы как-то дать понять ему, что он тоже нравится тебе, – резонно произнесла Зоя. – Он, Джонни, видимо, оттого такой нерешительный, что считает, что твое сердце по-прежнему занято другим. Тебе надо…

– А зачем? Скажи мне, милая Зоя, – зачем?.. – с тоской перебила я ее. – Все равно ведь из этого не получится ничего путного. У нас с Джоном, как и с Робертом, разные пути. Ведь ты знаешь: для меня Родина, Россия – это все! Я твердо уверена, что без нее, без России, не будет у меня ни жизни, ни радости, ни самого что ни на есть простого человеческого счастья. Понимаешь, я сплю и вижу, как вернусь домой, как навещу школу, как обегу наконец все свои заветные местечки.

– Это, наверное, только мы с тобою две такие дуры, – невесело улыбаясь, произнесла Зоя. – У меня самой тоже схожая история… Помнишь, я писала тебе о польском парне Тадеуше, что прибыл к нам в имение в конце 43-го? Ах, ты же знаешь его, видела, когда приезжала ко мне, и, конечно же, поняла… Догадалась, что мы любим друг друга, Тадеуш уговаривает меня ехать с ним после войны в Польшу, а я… а я, ты знаешь, я даже представить себе не могу жизни без России. Даже представить не могу…

Мы уже подошли к станции. На перроне в тусклом, зеленоватом свете фонаря дядя Саша поджидал нас в окружении Леонида, Юзефа и Янека, приветливо махнул нам рукой. И в это же мгновенье вдали показались два неярких дрожащих огонька, послышался тяжелый, лязгающий звук приближающегося состава. Мы с Зоей крепко обнялись и расцеловались. Тревога сжимала наши сердца. Ведь мы обе понимали, что стоим на пороге больших изменений, – выживем ли, удастся ли нам когда еще встретиться?

Дядя Саша понял, видимо, наше настроение, бодро произнес:

– А ну, не журитесь, девчата, и выше – выше головы! Уже недолго осталось ждать. Только хочу предупредить вас – смотрите не наделайте глупостей, когда случится тут всеобщая суматоха с эвакуацией. Если увидите, что нельзя остаться на местах, – не вздумайте пуститься в бега или прятаться. Все равно фрицы вас далеко не угонят. – Он привлек меня к себе, поцеловал в макушку. – Ну, до скорого свидания, дочка. В России мы непременно встретимся.

Ушел поезд и будто увез с собой частичку сердца… Ах, милый дядя Саша, исполнится ли ваше предсказание? Увидимся ли мы когда еще?

7 января Воскресенье

По-видимому, они решили под конец окончательно замордовать нас – изо дня в день гоняют теперь на окопы, мечутся в страхе, торопятся сооружать все новые и новые «линии Маннергейма». Ах, как опостылело, осточертело все это, как тяжко, как невыносимо тяжко сознавать себя пусть хотя и невольными, но все же соучастниками «оборонительных мероприятий» агонизирущего Вермахта. И как хочется надеяться, что все, чем мы сейчас тут занимаемся, – не что иное, как сизифов труд, что для наших славных воинов не страшны никакие вражеские окопы и траншеи и что им, немцам, уже ничто-ничто не поможет.

Ни русских пленных, ни французов, ни англичан сейчас с нами нет – их гоняют на какие-то другие работы. Нас же, «восточников», поляков и иных цивильных иностранных рабочих, определили теперь на рытье окопов ближе к городу. Возят туда и обратно на открытых грузовиках. После почти часовой езды на морозном ветру вываливаемся на местах из машин продрогшие и промерзшие, как сосульки. Стараемся согреться в пути песнями. Среди снежного безлюдия никто и никому не может запретить петь что хочется, поэтому каждый отводит душу по своему вкусу. А все же наши русские песни звучат задорнее всех, – как правило, их уже вскоре подхватывают и поляки, и чехи, и итальянцы:

…Кипучая, могучая,
Никем непобедимая,
Страна моя, Москва моя —
Ты самая любимая…

Работа чем дальше, тем все больше кажется и несноснее, и непереносимее. И не только из-за подавленного морального настроения, а еще и из-за обыкновенной физической усталости. Промерзлая земля тверда, как гранит, тяжелый лом со звоном отскакивает от нее, того и гляди, что сорвется и долбанет тебя по ногам. Вчера одна «остарбайтерин» из Почкау неосторожно пробила ломом насквозь стопу вместе с клемпом.

Распорядители работ, цивильные типы, – кстати, теперь их трое – на днях появился еще один – страшно мерзкий, высокомерный, горластый мужичишка в черных очках, – эти «типы» свели наши и без того короткие «перекуры» до минимума – сейчас мы «отдыхаем» всего лишь по пять минут. И конечно же, ни о каких «гешенках» для нас от магистрата теперь нет и помина – сигареты, равно как и ни разу не виданные нами мифические «сухие пайки», уплыли в область преданий.

Есть новость, увы, безрадостная. В пятницу забрали «нах арбайтзамт» от нас Анну с Митой и Юзефа, а от Бангера – всех итальянцев. Я не верю словам Шмидта, что это – «приказ свыше». Скорей всего, они с Бангером проявили собственную инициативу. Ведь сейчас, в связи с окопами, все хозяйственные дела в усадьбах заброшены, вот эти «патриоты» и поспешили избавиться от лишних ртов.