Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

– Вообще неплохой парень этот Клаус, – удовлетворенно сообщил Янек, – уезжая, позвал меня в дом, угостил шнапсом, подарил на память вот эту гармошку.

Он достал из кармана пиджака блестящую двухрядную губную гармошку, поднес ее ко рту.

– Ну-ка, дай мне на минутку, – попросила я Яна, решив похвастать перед Джоном своими музыкальными успехами. Волнуясь, воспроизвела подаренную им мне два года назад мелодию.

– Смотрите-ка!.. Уже научилась! И довольно неплохо, – радостно удивился Джонни. – А еще что-нибудь можешь?

– Могу, – сказала я, польщенная похвалой, и бойко сыграла сначала наши плясовые «Светит месяц» и «Яблочко», а затем модную у немцев тягучую мелодию «Комм цурик».

– А теперь давай вашу «Катюшу», – не унимался Джон, – она мне очень нравится. Давай!

– «Катюша» у меня не получается, – призналась я. – Пыталась несколько раз, но, понимаешь, почему-то не идет… Не могу поймать нужные звуки.

– А ты не пробовала на другой стороне? Ведь там иная октава.

– Другой стороны нет… У меня же однорядка, – напомнила я Джону.

– Почему нет? А где же твоя двухрядка? – Джон неловко, растерянно улыбался. – Разве я не прислал и ее тебе?

– Да, прислал, прислал! Просто я не сумела еще ничего подобрать на ней, – уже догадываясь, в чем тут дело, ответила я Джону и незаметно глянула в ту сторону, где сидел Толька. Тот с пылающим лицом пробирался в этот момент к двери. Его уши алели на фоне стриженых белесых волос, как цветы мака.

Но Джон уже тоже кое о чем догадался: «Подойди сюда», – позвал он Тольку от порога и, сердито покраснев, резко добавил несколько слов по-английски. Тот в ответ промямлил тоже что-то непонятное, затем, поколебавшись мгновение, понуро поплелся в угол к своей двухъярусной кровати, вытащил из-под матраца завязанный в клетчатую тряпицу узел, а из него – уже знакомую мне коричневую коробку с физиономией белозубой медхен на крышке.

– На, забирай, – сказал по-немецки Джону, протягивая ему гармошку. – Ведь объяснил уже тебе – не понял я тогда…

– Вот надеру тебе разок уши – сразу поймешь! – так же сердито пообещал Джон, а мне сказал, вложив в руку коробку: – Пожалуйста, возьми. Ведь это тоже твоя. В тот раз мне удалось достать по случаю сразу две гармошки, и обе – именно для тебя. А этот старьевщик, – он с сердитой усмешкой глянул на понуро отвернувшегося Тольку, – представляешь, этот юный старьевщик просто не может не присвоить что-либо себе.

– Ах, Джонни, да отдай ты ему эту гармошку! – взмолилась я. – Ведь у меня уже есть одна. А ему тоже хочется иметь…

– Да? Отдать? А ты знаешь, сколько у него этих гармошек сейчас? Наверное, уже больше десятка. Лично я ему штуки три уже подарил. Он у всех выпрашивает, у кого увидит – тут же клянчит… Ну, если бы играл или хотя бы пытался учиться, а то ведь неизвестно, ради чего собирает. Торговать ими, что ли, намеревается после войны.

– И вовсе не десяток, – обиженно буркнул, отвернувшись, Толька. – Скажет тоже… Всего-то шесть. Было семь, а теперь – шесть.

Вот такой, в общем-то, неприглядный казус получился со злосчастной гармошкой.

Джон проводил нас, а потом, когда Вера отправилась домой, мы еще погуляли с ним по пустынной дорожке вдоль железнодорожного полотна. Джонни был оживлен, опять рассказывал всякие смешные истории из своей жизни, о службе в армии. Вечер выдался морозный, безветренный, тихий. Светила тусклая луна, расплывчатые тени, словно бы прислушиваясь к разговору, бесшумно двигались рядом, скрипел снег под подошвами, где-то в деревне лениво перебрехивались собаки. Моей руке было тепло в ладонях Джона, в душе царили покой и легкая грусть. В какой-то момент вдруг отчетливо мелькнула тоскливая мысль: а ведь возможно, что эта наша прогулка – последняя. Скоро, может быть, даже завтра, здесь начнется, по выражению дяди Саши, «всеобщая суматоха», нас погонят неизвестно куда и мы никогда больше не встретимся с ним.

Почему он упорно молчит о том, что уже должен, должен бы сказать? Ведь Зоя права: я знаю, что Джон влюблен в меня. Влюблен давно, может быть, даже с той нашей первой встречи в теплый майский день без малого два года назад, когда я бездумно протянула ему голубую ветку сирени, а он ответно подарил мне прекрасную мелодию… Не решается или чего-то боится? Может быть, он действительно полагает, что мое сердце «отдано другому»? Зоя сказала: «Тебе самой надо дать ему как-то понять, что он тоже нравится тебе». Но как? Как я могу это сделать?.. А что? Просто взять да и сказать без лукавства, что я очень ценю вот эти наши редкие с ним встречи, что мне очень дорого его ко мне отношение, что я… что меня безмерно трогают его доброта и внимание и что я просто не могу, просто страшусь думать о том, что когда-нибудь, возможно, совсем скоро, нам предстоит расстаться. Сказать? Ну, нет, не смогу… И все-таки – скажу!

– Джон… – У меня сразу, словно бы захлопнулась невидимая заслонка, перехватило дыхание, сердце бешено заколотилось. Смятение усилилось еще и оттого, что я почувствовала, как напряглись его пальцы, сжимавшие мою руку. – Джонни… А как… А как у тебя сейчас дома? Твои родители… Они пишут тебе?