Ищу человека

– Кто нужный человек? – поразился я.

– Младший Ильвес, сын.

– А чем он занимается?

– Работает в отделе пропаганды.

– Садись, – говорю, – поближе, здесь меньше трясет.

– Меня везде одинаково трясет.

Когда-то я был лагерным надзирателем. Возил заключенных в таком же металлическом фургоне. Машина называлась – автозак. В ней, помимо общего «салона», имелись два тесных железных шкафа. Их называли стаканами. Там, упираясь в стены локтями и коленями, мог поместиться один человек. Конвой находился снаружи. В железной двери была проделана узкая смотровая щель. Заключенные называли это устройство: «Я тебя вижу, ты меня – нет». Я вдруг почувствовал, как это неуютно – ехать в железном стакане. А ведь прошло шестнадцать лет…

По металлической крыше фургона зашуршали ветки. Нас качнуло, грузовик затормозил. Мы вылезли на свет. За деревьями желтели стены прозекторской. Справа от двери – звонок. Я позвонил. Нам отворил мужчина в клеенчатом фартуке. Альтмяэ вынул документы и что-то сказал по-эстонски. Дежурный жестом пригласил нас следовать за ним.

– Я не пойду, – сказал Быковер, – я упаду в обморок.

– И я, – сказал Альтмяэ, – мне будут потом кошмары сниться.

– Хорошо вы устроились, – говорю, – надо было предупредить.

– Мы на тебя рассчитывали. Ты вон какой амбал.

– Я и галстук-то завязывать не умею.

– Я тебя научу, – сказал Быковер, – я научу тебя приему «кембриджский лотос». Ты здесь потренируешься, а на месте осуществишь.

– Я бы пошел, – сказал Альтмяэ, – но я чересчур впечатлительный. И вообще покойников не уважаю. А ты?

– Покойники – моя страсть, – говорю.

– Гляди и учись, – сказал Быковер, – воспринимай зеркально. Узкий сюда, широкий сюда. Оборачиваем дважды. Кончик вытаскиваем. Вот тут придерживаем и медленно затягиваем. Смотри. Правда, красиво?

– Ничего, – говорю.

– Преимущество «кембриджского лотоса» в том, что узел легко развязывается. Достаточно потянуть за этот кончик, и все.

– Ильвес будет в восторге, – сказал Альтмяэ.

– Ты понял, как это делается?

– Вроде бы да, – говорю.

– Попробуй.

Быковер с готовностью подставил дряблую шею, залепленную в четырех местах лейкопластырем.

– Ладно, – говорю, – я запомнил.

В морге было прохладно и гулко. Коричневые стены, цемент, доска МПВО, огнетушитель – вызывающе алый.

– Этот, – показал дежурный.

У окна на кумачовом постаменте возвышался гроб. Не обыденно коричневый (под цвет несгораемого шкафа), а черный, с галунами из фольги.

Ильвес выглядел абсолютно мертвым. Безжизненным, как муляж.

Я показал дежурному галстук. Выяснилось, что он хорошо говорит по-русски.

– Я приподниму, а вы затягивайте.

Сцепленными руками он приподнял тело, как бревно. Дальше – путаница и суета наших ладоней… «Так… еще немного…» Задравшийся воротничок, измятые бумажные кружева…

– О’кей, – сказал дежурный, тронув волосы покойного.

Я вытащил значок и приколол его к темному шевиотовому лацкану. Дежурный принес крышку с шестью болтами. Примерились, завинтили.

– Я ребят позову.

Вошли Альтмяэ с Быковером. У Фимы были плотно закрыты глаза. Альтмяэ бледно улыбался. Мы вынесли гроб, с отвратительным скрипом задвинули его в кузов.

Альтмяэ сел в кабину. Быковер всю дорогу молчал. А когда подъезжали, философски заметил:

– Жил, жил человек и умер.

– А чего бы ты хотел? – говорю.

В вестибюле толпился народ. Говорили вполголоса. На стенах мерцали экспонаты фотовыставки «Юность планеты».

Вышел незнакомый человек с повязкой, громко объявил:

– Курить разрешается.

Это гуманное маленькое беззаконие удовлетворило скорбящих.

В толпе бесшумно сновали распорядители. Все они были мне незнакомы. Видимо, похоронные торжества нарушают обычную иерархическую систему. Безымянные люди оказываются на виду. Из тех, кто готов добровольно этим заниматься.

Я подошел к распорядителю:

– Мы привезли гроб.

– А кабель захватили?

– Кабель? Впервые слышу.

– Ладно, – сказал он, как будто я допустил незначительный промах. Затем возвысил голос, не утратив скорби: – По машинам, товарищи!

Две женщины торопливо и с опозданием бросали на пол еловые ветки.

– Кажется, мы больше не нужны, – сказал Альтмяэ.

– Мне поручено выступить.

– Ты будешь говорить в конце. Сначала выступят товарищи из ЦК. А потом уж все кому не лень. Все желающие.

– Что значит – все желающие? Мне поручено. И текст завизирован.

– Естественно. Тебе поручено быть желающим. Я видел список. Ты восьмой. После Лембита. Он хочет, чтобы все запели. Есть такая песня – «Журавли». «Мне кажется порою, что солдаты…» И так далее. Вот Лембит и предложит спеть ее в честь Ильвеса.

– Кто же будет петь? Да еще на холоде.

– Все. Вот увидишь.

– Ты, например, будешь петь?

– Нет, – сказал Альтмяэ.

– А ты? – спросил я Быковера.

– Надо будет – спою, – ответил Фима…

Народ тянулся к выходу. Многие несли венки, букеты и цветы в горшках. У подъезда стояли шесть автобусов и наш фургон. Ко мне подошел распорядитель:

– Товарищ Шаблинский?

– Он в командировке.

– Но вы из «Советской Эстонии»?

– Да. Мне поручили…

– Тело вы привезли?

– Мы втроем.

– Будете сопровождать его и в дальнейшем. Поедете в спецмашине. А это, чтоб не мерзнуть.