Пусть они отправят телегу за покойником и отвезут его к церкви. Пусть староста созовет дюжину душ в качестве присяжных, и после короткого дознания мы похороним жалкие останки несчастного, — хотя с теми идиотами, что здесь обитают, это пустая трата времени. Сомневаюсь, что мы услышим от них что-нибудь путное.
Глава двенадцатая,
в которой коронер Джон встречается с епископом
Эту ночь коронеру пришлось провести на полу собственного зала в доме на Сент-Мартин-стрит. Он добрался домой перед самыми сумерками, едва успев до закрытия городских ворот, для чего вынужден был постоянно подгонять коня во время тяжелого перехода, последовавшего за проведением дознания по второму мертвецу. Когда же Джон оказался дома, Мэри, угощая его ужином за длинным столом в холле, прошептала, что хозяйка заперлась в своей комнате и за весь день ни разу не показывалась.
Уставший как собака, он поднялся по внешней лестнице, внутренне готовый к тому, чтобы лицезреть ледяную холодность жены. Однако, когда он толкнул дверь в ее покои, та не открылась. Он толкнул сильнее, но дверь была заперта на щеколду изнутри. Джон затарабанил в дверь кулаками, с каждой секундой ощущая, как в нем все сильнее закипает злость. Он кричал и колотил в дверь с такой силой, что его сосед Годфри Фитцосберн, серебряных дел мастер и глава своей гильдии, появился на приступке собственной спальни на верхнем этаже.
Пыхтя от возмущения, Джон неохотно спустился по лестнице и разыскал на кухне Мэри.
— Нет, ты представляешь, она заперла дверь и не пускает меня в спальню, чтоб ее!
Служанка пожала плечами:
— Ничего удивительного, если хотите знать. Она несколько дней дозревала. Вас сколько дома не было? Три дня и две ночи, вот она и не выдержала.
— Как думаешь, Мэри, мне ее бросить?
Служанка спокойно покачала головой:
— Ну что вы, это все перегорит да выветрится. Ей слишком нравится быть женой королевского коронера. Она же не переживет насмешек других знатных женщин. Так что сидите тихо, и в конце концов все встанет на свои места.
— А спать мне сегодня где прикажете? Она же меня собственной постели лишила! — пожаловался коронер.
Мэри остановилась, подбоченившись, и заговорила с ним тоном, которым мать увещевает раскапризничавшегося ребенка:
— Где хотите, но только не со мной! Выбор у вас есть. Можете отправиться в «Буш» и забраться под одеяло к любовнице, а можете переночевать в собственном доме, в холле. По крайней мере, не останетесь без крыши над головой. Учитывая, в каком состоянии сейчас ваша жена, я посоветовала бы вам остаться дома, если, конечно, вам не хочется, чтобы вас не пускали в спальню еще недельку-другую.
Джон не мог не согласиться с рассудительностью ее доводов, и Мэри принесла из кладовки соломенный матрас и постелила его перед очагом. Она подбросила в огонь несколько крупных поленьев и постелила поверх матраса покрывало, а вместо подушки положила скатанный плащ.
— Думаю, в Палестине и Австрии вам доводилось ночевать в местах похуже, чем это, — заявила служанка голосом, в котором, как показалось Джону, было не слишком много сочувствия. Впрочем, он с благодарностью завалился на наскоро устроенную постель, натянул на себя покрывало и через десять минут уже вовсю храпел.
На следующее утро Джон счел необходимым доложить о событиях нескольких предшествующих дней шерифу. При всей нелюбви к родственнику он понимал, что должен информировать его о последних новостях по поводу нового убийства, особенно учитывая то, что и второй покойник был связан с Крестовыми походами. Позавтракав в одиночестве, он зашагал к замку, пересек двор, шлепая по никогда не пересыхающей грязи, и подошел к главной башне. Поднявшись по ступенькам над подвальным этажом, он оказался перед центральным входом. Вооруженные стражи, солдаты и всякий люд, сновавший туда-сюда по своим делам, почтительно расступились, давая пройти коронеру.
Караульный сержанту внутренней двери, ведущей в кабинет шерифа, сообщил Джону, что шериф уже занят и беседует с кем-то из кафедрального собора. В скверном расположении духа Джон принялся мерить шагами выложенный каменными плитками пол перед кабинетом.