Искать, всегда искать!

- Понимаешь, какая штука. Там, в Горловке, у немецких инженеров на строительстве оказался аппарат Копперса, - ну, словом, той фирмы, какая у нас коксохимические заводы кое-где строит, - и понимаешь, будто бы отлично делает пробы углей на коксуемость. И просто, и быстро, и, главное, вполне правильно... Так что, выходит, немцы решили задачу кокса.

- Для всяких наших углей?.. И для всякой нашей шихты?.. Что-то очень странно... Откуда взялся такой аппарат?

- Не знаю, откуда взялся, а только есть. Факт.

- Я вижу, тебе это неприятно, а? Подрывает всю нашу работу на станции? - лукаво спросила Конобеева.

- Нет, почему же подрывает? У нас много работы и без этого, - сказал Леня. - Только... во всяком случае надо бы посмотреть, что это за аппарат... Чертеж прислал?

- Никакого.

- Почему? Значит, секрет немцев?.. Может быть, принципы, на каких основано...

- Никаких. Ничего больше... Только то, что я тебе сказал... И привет, конечно... Ну, мы пошли.

И оба они тут же пропали в толпе, а Леня смотрел на Ключареву так пристально, что она вскрикнула:

- Что с тобой?.. Леня! У тебя глаза стали совсем как у Близнюка.

- Ду-рак, - сказал в ответ Леня. - Почему же он не прислал чертежа?

- Может быть, пришлет тебе, чего же ты волнуешься? - принялась успокаивать его Лиза. - Карабашеву, конечно, не прислал, зачем ему? А тебе пришлет... Вот ты увидишь.

А Леня, не вслушиваясь в то, что она говорила, бормотал:

- Ну, вот видишь... Значит, загадка кокса решена немцами... И я уверен, что физическим методом, а не химическим... Потому-то Шамов и не прислал чертежа... И мне он ничего не пришлет, я знаю... Не пришлет.

Лиза видела, что он точно пришиблен сверху этим аппаратом: не удалось ему, удалось Копперсу. Она окинула глазами ближайшие скамейки и сказала как могла радостно:

- Вот есть! Есть два места свободных. Пойдем сядем.

И потянула его за рукав; он покорно пошел и сел, причем она просила кого-то подвинуться, хотя во всякое другое время сделал бы это он.

- А может быть, Шамов просто пошутил в письме, а? Или Карабашев сговорился с Конобеевой пошутить над тобой. Что-то я заметила по ее глазам, что...

- Хорошо... Все равно... Оставь об этом, - перебил Лизу Леня и так поморщился, что та сразу перестала его утешать и спросила о длиннохвостых небольших синеголовых белых птичках, стайкой осыпавших дерево над ними:

- Это какие такие нарядные, - посмотри.

Леня чуть глянул на них искоса, отвернулся и только немного спустя ответил:

- Синицы-московки.

Но там, куда он отвернулся, на соседней скамейке сидела нарядная и красивая молодая женщина, и с нею двое: помоложе - в клетчатой толстой кепке, и постарше - в черной шляпе и пенсне.

Леня смотрел в ту сторону упорно. Он не только видел эту женщину, сидевшую очень прямо, откинувшись на спинку скамейки, между этими двумя, которые к ней наклонились и слева и справа, - он видел больше. О чем они говорили, не было слышно за гулом мимо идущей плотной толпы, но она слушала обоих как-то очень спокойно, медленно переводя глаза, большие, с длинными черными ресницами, от одного на другого. И лицо у нее было большое, белое и тоже очень спокойное. На голове - светло-коричневая фетровая шляпка в виде шлема; заметна была на отворотах лайковых коричневых перчаток красная фланелевая подкладка; и воротник ее палью был какого-то длинного, пушистого, но отнюдь не кроличьего меха.

Это было, может быть, и странно, но Леня смотрел на нее неотрывно, прочерчивая в воображении около нее тот самый таинственный аппарат, о котором только что услышал.

Он отлично знал, что аппарат этот ни в коем случае не может быть стеклянным, что это отнюдь не соединение реторт и колб, что он, конечно, плотен и не прозрачен, и в то же время именно прозрачными стеклянными стенками он как-то рисовался весь там, на соседней скамейке, около этого красивого, спокойного женского лица.

В мозгу Лени кипела лихорадочная работа: ведь он сколько времени уже думал сам о каком-то подобном аппарате, отнюдь не стеклянном, конечно, и в то же время вот теперь стеклянные, - потому что прозрачные - плоскости располагались то в виде куба, то в виде призмы с шестью, восемью, десятью гранями, но в середине их неизменно вписано было это спокойное и прекрасное женское лицо.

Счищенный с аллеи снег лежал грязноватым, но мирным, будничным сугробом за спинкой зеленой скамейки, на которую оперлась она таким здоровым и спокойным за свое здоровье телом. Синицы-московки, очень заметные на темных, влажных ветках и явно обрадованные теплом среди зимы, оживленно показывали свои акробатические штуки как раз невысоко над ее головой. И вот уже Лене представилось все это: и уголок парка, и синицы-московки, и рыжеватый снег, и темные, влажные ветки деревьев, и зеленая скамейка, и индигово-синяя, неразборчивая в линиях и пятнах толпа в движении, и совершенно спокойная она, вот эта женщина, с большим прекрасным лицом, - в продолговатой четырехугольной раме, как картина, сделанная темперой - красками, которые не жухнут, не меняются, не поддаются времени.