Искатель, 1962 №2

— Сэр, — продолжал Дюрок, указывая подсвечником на стену дома, — там лежит в постели мадам Тевенэ. Она парализована. Движутся только глаза и чуть-чуть губы, да и то беззвучно. Хотите ли вы ее видеть?

— Да, если разрешите.

И я увидел, Морис, несчастную старую женщину. Называй ее ведьмой, если тебе нравится, но я воздержусь.

Это была довольно большая квадратная комната, окна в которой, наглухо закрытые ставнями, не отворялись годами. Пахнет ли ржавчина? Мне казалось, что в этой комнате с выцветшими зелеными обоями я ощущал ее запах.

Одинокая свеча только-только разгоняла тени. Она горела на камине, слабо освещая придвинутую к нему постель. Какой-то лохматый мужчина, полицейский офицер, как сказали мне после, сидел в зеленом плюшевом кресле, ковыряя в зубах перочинным ножом.

— Вы разрешите, доктор Гардинг? — вежливо спросил мосье Дюрок.

Длинный тощий американец, в этот момент нагнувшийся над постелью больной и заслонивший от нас ее лицо, повернулся. Лица мадам Тевенэ по-прежнему не было видно.

— Может быть, ее перенести отсюда? — спросил Дюрок.

— Не вижу необходимости, — сухо проговорил доктор. Смуглое лицо его было сурово. — И если вы все еще хотите узнать что-то о барометре и плюшевом зайчике, лучше поспешите. Леди умрет через час-другой, может быть, даже раньше.

Он отступил от кровати.

Это было тяжелое сооружение с четырьмя стойками и балдахином. Его темно-зеленые занавески с трех сторон прикрывали постель, оставляя ее открытой с одного бока. И тут я увидел в профиль мадам Тевенэ. Тонкая и прямая как палка, она неподвижно лежала на подушках, тесемки ее чепца были туго завязаны под подбородком. Ничто в ней не говорило о жизни, кроме одного глаза: он смотрел на нас, двигался, жил, неотрывно следя за каждым нашим движением.

До этой минуты женщина, которую мы назвали Иезавелью, не сказала ни слова. Но тут она вдруг шагнула ко мне, сверкнув зелеными своими глазами, отразившими огонек свечи, дрожащей в руке Дюрока, и тихо шепнула мне на ухо:

— Вы ненавидите меня, да?

Здесь я делаю паузу, Морис.

Я написал последнее предложение, положил перо и закрыл глаза руками, долго думая над тем, что напишу дальше. Я провел два часа в спальне мадам Тевенэ. И в последнюю минуту — ты еще услышишь почему — я выбежал из дома как сумасшедший.

В этот ранний вечер на улицах было тесно от многочисленных прохожих, омнибусов и карет. Не зная другого пристанища, кроме салуна, где я уже успел побывать, я дал его адрес кучеру. У меня голова кружилась от голода — ведь я ничего не ел с тех пор, но все, что я хотел — это открыть свое сердце друзьям, так просившим меня вернуться.

Множество незнакомых людей толпилось у стойки бара. Из тех, кто дружески приветствовал и обнимал меня, никого уже не было, кроме древнего старика, хваставшего дружбой с генералом Вашингтоном. Но и он лежал мертвецки пьяный возле ящика с опилками, служившего плевательницей для посетителей бара. Я был так тронут, что не удержался и сунул ему в карман несколько мелких кредиток: ведь он один дождался меня.

Впрочем, нет, был и другой.

Я, однако, не думаю, что он остался здесь ради меня. Тем не менее мистер Перли по-прежнему одиноко сидел за столиком у колонны под газовым рожком и задумчиво рассматривал пустой бокал.

— Сэр! — воскликнул я. — Разрешите безумцу присесть к вашему столику.

Погруженный в свои мысли, мистер Перли вздрогнул. Он был трезв, я это видел. И выглядел особенно изможденным скорее от недостатка спиртного, чем от его избытка.

— Вы оказываете мне честь, сэр, — сказал он, заикаясь, и встал из-за стола. Потом оглянулся, хотел позвать официанта, но, пошарив рукой в кармане, смущенно замялся.

— Нет-нет, — остановил его я. — Если настаиваете, мистер Перли, вы, конечно, можете заплатить за вторую бутылку. Но первая — моя. У меня тоскливо на душе, и мне просто необходимо поговорить с джентльменом.

Как только я сказал это, выражение лица мистера Перли резко изменилось. Он сел и вежливо поощрительно кивнул мне. Его выразительные глаза внимательно наблюдали за мной.

— А вы больны, мистер Лафайет, — сказал он. — Только приехали и уже попали в беду в нашей цивилизованной стране.

— Да, я попал в беду. Но не из-за цивилизации, а из-за ее отсутствия, — и я ударил кулаком по столу. — Я попал в беду, мистер Перли, из-за волшебства и чудес. Я попал в беду из-за дурацкой загадки, перед которой бессильна любая человеческая проницательность.

Мистер Перли странно посмотрел на меня. Но нам уже принесли бутылку бренди, и он дрожащей рукой поспешно наполнил мой бокал и налил себе.

— Чрезвычайно любопытно, — заметил он, рассматривая бокал, — наверное, убийство?

— Нет. Исчез ценнейший документ. Не помог даже самый тщательный полицейский розыск.

Мистер Перли взглянул недоверчиво: вероятно, ему показалось, что я над ним подшучиваю.

— Документ, говорите? — он засмеялся как-то странно. — Не письмо случайно?

— Нет, нет. Завещание. Три огромных листа пергаментной бумаги. Вот послушайте.

Мистер Перли быстро долил содовой в бокал с бренди и отхлебнул добрую треть.