Искатель. 1974. Выпуск №2

Так вот, вспомнил я, как отец, дожрав хлебово, которое ему мать совала на всегда замусоренный, изгаженный, липкий стол, вытирал о подол толстовки свои вечно зябнущие ладошки, садился у подоконника и начинал вершить справедливость.

Он творил ее, он создавал ее вдохновенно, как, наверное, писатели придумывают свои книги. Он брал мою старую недописанную до конца тетрадь, аккуратно разглаживал ее на подоконнике и, почесывая тупым концом карандаша в ухе, задумывался. Видимо, он сочинял сюжет. Сидел он подолгу, не спеша все обдумывал, иногда коротко негромко всхохатывал — наверное, ему нравилась какая-то отдельная мысль или поворот событий. Потом заискивающе спрашивал меня: «Ленчик, ты уже все уроки сделал?» Так он называл меня только в тех случаях, когда сотворял справедливость. А во всех остальных случаях он меня просто никак не называл, а обходился протяжным и выразительным обращением — «Ты!». И это «ты» он говорил длинно, вытягивая и округляя губы, и получалось какое-то странное имя: «Д-д-ы-ы!»

А поскольку я был двоечником, то уроки у меня всегда были сделаны. Он сажал меня рядом с собой у подоконника, открывал чистый лист в тетради и начинал мне диктовать, а я писал. Я писал ему доносы.

Доносы были на всех. На соседей, на сослуживцев, просто на каких-то малознакомых людей. Я спрашивал его: «А зачем?» А он говорил мне добро и задумчиво: «Так надо. Справедливость во всем нужна». Писал он о том, что домоуправ злоупотребляет и соседи живут не по средствам, инвалид Жинкин — симулянт, начальник треста Волобуев берет взятки, партиец Коновалов разлагается в быту с лаборанткой Косенковой, продавщица Лапина ворует и на каждый день носит фильдеперсовые чулки — с зарплаты так не пофорсишь. У Семенкиных что ни день, то пьянка, а главный инженер Фомичев, беспартийный из бывших буржуазных спецов, шагая со знаменем в колонне на демонстрации, антинародно улыбался и думал: «И что это мы как бараны тащимся, а я вовсе как дурак, с этой тряпкой поперся…»

Доносы он подписывал загадочно и внушительно: «Группа честных доброжелателей».

Я спросил его: «А ты откуда знаешь, что думал Фомичев на демонстрации?» Отец дал мне подзатыльник, не больно, а так, чтобы поставить на место и чтобы вопросов глупых не задавал: «Раз сигнализирую, значит, известно мне это…» Потом подумал и сказал: «Пожалуй, зачеркни лучше «все время думал». Напиши так: «Все время бормотал себе под нос».

Мать, проходя мимо, недовольно бурчала: «Вот скорпион проклятый на мою голову навязался. Чем за правду бороться, иди за картошкой лучше». Дома у нас это называлось так — бороться за правду, и самое главное, что я долго верил, будто отец действительно воюет за справедливость, и только очень сильно удивлялся, почему он, зная за этими людьми столько плохого, бежит с протянутой рукой через весь двор навстречу домоуправу, пьет с инвалидом Жинкиным водку, спрашивает у партийца Коновалова о здоровье драгоценнейшей супруги, продавщице Лапиной достает модельные «лодочки», а Сашке Семенкину продал стопу пластинок с песнями Лещенко и Вертинского.

Быстро времечко бежало под теплым родительским кровом, и очень скоро представился случай все понять. Да, к сожалению, мал был, не все и не сразу понял.

За какие-то там стахановские рекорды наградило правительство директора треста Волобуева собственной машиной «эмкой», и держал он ее во дворе под своими окнами. Однажды в воскресенье собрался он куда-то ехать, глядь, а заднее колесо спустило. Ну, конечно, не то чтобы оно само постояло и спустило, а это я ему вывинтил ниппель на пружиночке — очень смешно воздух выходил, когда на железный штырек нажимаешь: пье-сь-сь-ть! Задумчиво походил пузатый директор вокруг машины, а тут, естественно, папаня наш тут как тут. Вот, наверное, Тихонов бы повеселился, кабы узнал, что он еще в штаны писался, когда я получил первое предупреждение от высшей справедливости — папашиными руками, конечно, — что за воровство приходит горькая расплата. Зато, как всегда, совершенно неожиданно.

Папка дорогой мой говорит Волобуеву: «Почтеннейший Ван-Саныч, давайте подсоблю, насос вам маленько покачаю». С того уже водичка соленая течет, он и рад стараться. Смотрел я, смотрел, как отец директору шину качает, стало мне за него обидно, подошел я и говорю: «Плюнь ты на него, не качай ему шины. Ты же знаешь, что он взяточник, его не сегодня-завтра НКВД к себе заберет».