ИСКАТЕЛЬ.1979.ВЫПУСК №1

спустился с подножки, обошел передок машины, остановился

напротив Семенова, сказал сквозь зубы: — Тебя же за это

судить мало...

Семенов вскинул голову, по его скулам опять пробежала волна желваков, сказал зло:

Ну и судите!

А ну вылазь! — Антон почувствовал, как захлестываю

щая волна бессильной злобы начинает наваливаться на него

всей своей тяжестью, и чтобы сдержаться и снова как тогда,

в общежитии, не натворить глупостей, сказал тихо: — «Газо

ном» здесь не поможешь. На базу пойдет бульдозер.

А трубы?! — спросил Семенов. — На руках, что ли, но

сить будете?

Трубы на руках будем носить, — сквозь зубы сказал

Антон. И добавил: — Ты не будешь. Ты поедешь с бульдозе

ром...

XII

Серый, похожий на раннее мглистое утро день кончился быстро, незаметно перешел в надвинувшиеся из тайги сумерки, которые быстро сгустились, поглотив в себе занесенные снегом берега, островерхие и крутолобые сопки, заснеженную ленту реки. В холодном безлуяном небе зажглись первые звездочки, тускло замерцали над головой. Будто серебристое темное покрывало спустилось на скованную морозом землю. Холодная поземка продолжала все так же мести, как и два, и пять, и двенадцать часов назад, раскидывая негреющие языки огня. Вылезая из-под машины, Митрохин совал руки чуть ли не в самый костер, потом расчетливо, экономно подбрасывал в неге перемерзшие сучья, снова грел руки и лез под холодное брюхо безжизненного ЗИЛа.

44

Митрохину не раз приходилось ночевать в открытом поле, когда он до армии работал в колхозе, и это было для него нормальным явлением, но сейчас он боялся неотвратимо надвигавшейся ночи и лихорадочно докручивал последние болты поддона картера, еще не веря, что вся эта страшная работа закончена.

Почему-то вдруг впервые за прошедшее время странно захотелось есть. Но это уже не был тот сосущий голод, который исподволь, тихой сапой, изматывал его все это время. Сейчас до рези в желудке захотелось умять ломоть черного хлеба,-посыпанного крупной солью, запить это ключевой водор, а потом, обжигая пальцы, чистить отваренную картошку в мундире, макая ее в солонку, медленно и чинно есть, запивая домашней простоквашей.

Колька сглотнул слюну, вспомнил своего бывшего бригадира Лободова, который иной раз по вечерам, задрав ноги на спинку кровати и мечтательно закатив глаза, говорил: «Эх, братцы! Вот возьму отпуск и махну на родину. Но до этого заеду в большой город Москву, в первый же вечер пойду в шикарнейший, я вам скажу, ресторан «Метрополь» и'закажу себе огромный, как подметка моего сапога, бифштекс, а к нему дюжину пива. И буду, ребятки, гулять». — «А если тебя туда не пустят? — спрашивал кто-нибудь. — Там, говорят, в галстуке надо быть и при параде». — «А у меня пропуск есть», — отвечал Генка и выкладывал на одеяло жилистый, костистый, похожий на пятикилограммовую кувалду кулак. «А ежели милиция?» — допытывались любознательные. «А я им так скажу, — отвечал Лободов. — Ребята! Ведь человек не галстуком и новыми штанами определяется. Может, я тем и хорош, что не люблю эту селедку на шею вешать и годами не снимаю робу».

И Кольке страшно захотелось поехать в отпуск вместе с Геной Лободовым и пойти в этот загадочный ресторан «Метрополь». А потом махнуть вместе с Лободовым к нему в деревню, провести там лето, а оттуда привезти ребятам яблок, слив и груш, собраться у Жарковых и устроить огромный пир, но чтобы на столе в кастрюле обязательно стояла свежеотварен-ная картошка в мундире, как варила когда-то мама.

...Колька затянул последний болт и бессильно опустил руки. Вылез из-под машины, расслабленно посидел у костра. Только теперь, каждой клеточкой своего перемерзшего тела понял: все. Все! Он, Колька Митрохин, один, при шестидесятиградусном морозе, на ветру поменял шатунные вкладыши! Дикая, необузданная радость захлестнула его, и вдруг, неожиданно для самого себя, он заплакал.

Значит, может, может быть таким, как Лободов, Серега Жарков. А ведь сколько раз опускались руки, бросал ремонт и, притащив с берега очередную лесину, закутавшись в Серегин полушубок, чуть ли не вплотную подсаживался к костру мотрешенно смотрел на огонь. Но затем эта пустота отпускала его, и, вскипятив и выпив очередной котелок безвкусной воды, натопленной из снега, он снова лез под машину.

Колька улыбнулся, по-мальчишески шмыгнул носом и вдруг с тревогой подумал: а что, если машина возьмет да и не поедет?! Вдруг он что-то не так сделал?

45