Хочет проложить северный морской путь... далее Сибири, к
Чукотке, а то и в Америку или до самой Японии...
Мсье Буланже украдкой все записывал — под уголком ландкарты, малюсеньким карандашиком. Не отрываясь от затуманенного взгляда царевича, зорко следил за ним, как за опасным зверем.
Возбужденный недавним страхом, вином — в бургундское француз подсыпал какое-то зелье, — Алексей вздрагивал, силился овладеть плывущим сознанием. Перечислял уже сонно, мягким голосом, что не надобно России: все новоманерное заводское и корабельное строение, дикие сборы холстинного полотна для бумажной фабрики, пивоварение,.. Русскому человеку водка больше по душе! Закладка каких-то плавилен на Урале противна богу — литье-то надобно батюшке не на колокола малинового звона, а для кораблей, пушек, ядер...
—i Ваше высочество! — притворно восхищался мсье Буланже. — Сам Иоанн Златоуст не выражался так мудро, изобличая пороки византийской императрицы! Народ вас любит, зовет российской надеждой. — И, перейдя на сладкий полушепот, затаив дыхание, спросил: — Ваш двор будет в Москве, когда вы вступите на престол?..
— В Москву-матушку! — умильно-плаксиво произнес Алек
сей. — В Москву златоглавую! Там церковь святая православ-
50
ная, всякое благолепие и благочиние! Кремль там... — зашмыгал носом, — в Москве снова начнется византийская Русь!.. Француз облегченно вздохнул, успокоился довольный, сыто улыбнулся.
— А Санкт-Петербург?
— Быть ему пусту!
— Нынешнее войско и флот?
Царевич перебил — нетерпеливо, раскрывая сивые от слез глаза:
Флот нам неприличен! Да, неприличен! А войску быть
малым — стоять ему только на границах. Моря России не на
добны! Земли же у нас с избытком — дай бог и с тем поря
док навести... а батюшке все чудятся на Балтике призраки
торговых кораблей...
В покое заживет при вас Россия: ни воинских тягот, ни
суетных тревог! — Мсье Буланже блеснул улыбкой. Писать
бросил, вкрадчиво перешел к другому: — У вас такие неж
ные белые руки! Они вовсе не созданы для шпаги. Они созда
ны для любви, — француз утомленно вздохнул —
вала скука. — О, если бы я был женщиной...
Мысли царевича покатились, куда — мсье Буланже это сразу заметил. Снова показал остренькие зубки, глазки смежил.
— Мадлен до сих пор вас любит...
Употреблять «высочество» француз бросил. Уже было не на-
1добно: видел, в глазах высокого гостя стоят сладчайшие слезы от дурмана незабытой ласки.— Откуда вы все знаете? — вскричал в изумлении Алек
сей.
Мсье Вуланже вертко и быстро вдел ступни в восточные загнутые туфли. Проскользил мимо по-кошачьи.
Стало совсем тихо. Царевич невидяще и тупо уставился в потолок. На душе было горько и пусто. И страшно. Страшнее страшного. Почудилось, кто-то идет. Кто? Подхватился, хотел бежать и... увидел женщину.
Она была в тончайшем голубом платье, расшитом по подолу розами и золотом. Не человек — дивное привидение, плыла или шла — сразу не понять. Брови подвижны, светло-рыжие волосы распущены, как у русалки, глаза зовущие, изумрудные — летели навстречу. Она шла и быстро, и медленно. На ходу платье облегало тугобедрую фигуру несказанного соблазна. Подошла легко, воздушно, обдала ароматом. Коснулась нежными пальчиками оцепеневшего лица царевича.
Мадлен?! — сладко, в приливе счастья простонал Алек
сей, ничего не понимая.
Это я, мой милый царевич. Я приехала в Россию, чтобы
вас спасти...
Он затрепетал в изнемогающей нежности. Увидел совсем близко блестящие глаза, свежие приоткрытые губы. Потянулся к ней и застыл, вспомнив, как досталась ему ее первая сладость. Такими глазами она смотрела на него там — в Карлсбаде, тогда...
Он понимал, ее губы говорили что-то недовольно, даже ало, Но все равно было сладко видеть их так близко.
— ...И в такое время думать про монастырь, бросать на-
51
следство одного из величайших престолов! Нет, и тысячу раз нет! — Она растроганно схватила его за руку, близко заглянула
вглаза. — Надо бежать за границу... Ну хотя бы в Вену, к цесарю, он вам свояк, а затем...«Затем» — для него было уже неважно. С покалывающим ужасом и горячим восторгом впитывал он ее дерзновенные речи...
В нем и самом давно зрели мятежные мысли. Одолевало лишь давящее вынужденное смирение — иной защиты не придумал от незримого надзора грозного отца.
Он отвел глаза.
— Сейчас ничего не скажу, — произнес глухо, скорее простонал, — надо помыслить гораздо. Помыслить надо...
II Мадлен видела, понимала — он уже помыслил и все будет, как она пожелает. Поэтому не отступала. Не скупилась на льстивые слова, опьяняющие ласки...
7
Перед рассветом Мадлен вошла в маленький кабинетик. Уже не томно-красивая, а деловито-сухая, остывшая и холодная. Прислонясь пальчиками к теплой изразцовой печи, печально-внятным голосом сообщила Дженкинсу все, что слышала, сидя еще за ширмой.
Русские послы обольщают китайского богдыхана, ищут
пути в Персию, Афганистан и Индию...
Опасности эти еще слишком отдаленные, чтобы беспоко
иться, мадам. Лучше скажите, как у вас подвигается дело с
Алексеем?
По губам Мадлен поползла ехидная улыбочка.
— Царевич не так уж прост и глуп, как вы думаете, ми