Искатель. 1989. Выпуск №4

Воины между собою шептались, от смеха давились:

— Может, он думал, что эта красотка мужчины отроду не знала и девство в приданое он получает? Известно однако: сей драгоценный жемчуг не раз был просверлен!

Нирбия смотрит затравленным взором, а жрец напевает ей медоточиво:

— На «табличках судеб» у Эллиля жребий твой обозначен прекрасным — ты будешь возлюбленной Южного Ветра. Пред ним ты одежды свои распахни без стесненья! Избрана — ты. Следуй в храм жениха, о невеста!..

— Если же я соглашусь, пусть пожрут меня псы! — завизжала невеста. — Взгляд его — смерть! Мне не надобно мужа такого! Ты бы еще в услуженье пойти предложил мне к Ламашту — львиноголовой богине, что из преисподней болезни наводит!

Эсагилкиниуббиб ушам своим не поверил и головою тряхнул, чтоб прогнать наважденье.

— Ты… грязь под ногами! Мутная лужа! Все прегрешенья и скверны твои мне известны, подстилка для воинов храбрых! Что бережешь, какую ты честь охраняешь? Известная славой своем, перечисли, с кем ты блудила, если хотя б половину упомнишь! В кои-то веки боги тебе снисхожденье и очищенье даруют, а ты ерепенишься, девка? Не пойдешь — тебе колодки для рук и колодки на шею наденут, одежды с тебя совлекут, изольют в твое лоно кипящей смолы — и земля содрогнется от воплей твоих покаянных, да будет уж поздно!

Нирбия даже зажмурила очи, а потом расцарапала косы ногтями, словно острой гребенкой, и завизжала пронзительней в тысячу раз:

— О злой демон Лабасу! Колючка ты в водах вонючих и мутных! Я плюю на тебя — пусть сейчас же слюна ядовитою станет, пусть прожжет, уязвит и ужалит тебя, как змея, чтоб не сыскал лекарства ни на земле, ни в подземном ты мире!

Храбр был Эсагилкиниуббиб, но прикрыл он руками лицо, от магии слов и яда плевков защищаясь. На помощь ему подступили, однако, священные шлюхи — Банат-Инин, Геменлила, Белилита, Асат-Дигла, открыли розы-уста:

— Ах ты, сандалия, жмущая ногу! Коль не исполнишь желания Южного Ветра, пусть никогда не устроишь ты дома на радость! Пусть извергает на грудь тебе пьяный прокисшее пиво из брюха! Пусть не одарят за ласку твою, а отымут последние бусы, и платье порвут от груди до подола! Пусть не в постели, а под заборами и у порогов, и на перекрестках дорог тебя всякий прохожий валяет!

Нирбия рот раздирает в рыданьях, тело царапает, рубище рвет, задыхаясь от злобы и страха:

— Нет! Не хочу, не хочу, не пойду!

Уртасаран, позабыв о величье и сане, приблизился к девке, светлую, царскую руку ей возложил на жесткие кудлы:

— Любодеица, землю мою ты спаси от погибели страшной! В память велю изваять я кумир твой, каких не бывало от века. В полный рост будешь явлена ты на подножье из камня. Власы из лазури и алебастровый лик, из золота тело будут воспеты в сказаньях и песнях!

Словно порей-лук, растрепаны Ннрбии косы, голос медью звенит, ужасная ругань уста отверзает:

— В щелях дворца твоего пусть поселятся совы пустыни! Я рабыня во граде твоем и дочь я рабыни, я не знаю страны своей северной, дальней и не хочу умирать за Ворота Богов, чьи воины нас увлекли в эти жаркие страны! А грязный позор мой — цена одной жалкой лепешки, которая мать удержала когда-то от смерти голодной… Тебе ли меня соблазнять золоченым кумиром за гибель мою, вечно сытый, роскошно одетый властитель над жизнью и смертью! Я под стопою твоею подобна песчинке, но не дождешься, что побреду я покорно, словно овца на закланье, к этому чудищу в жены. Пусть я блудница, однако пока что сама я мужчинам давала согласье, сама выбирала, с кем пойду на часок или на ночь!

Царь отшатнулся и меч обнажил свой во гневе, но жрец опустил разъяренные очи и, усмиряя себя и других, произнес, как бы плача:

— Кто, о прекрасная Нирбия, из нас рожден был навечно? Боги — бессмертны, а человечьи дни сочтены и недолги. Все вздохи, стенания, жалобы, слезы уносятся ветром бесследно. Но каждому все-таки свой срок предназначен, и горе, коль он преждевременно прерван! Если ты не даруешь согласия Южному Ветру, из глубин преисподней поднимет он мертвых, чтобы живых пожирали они. Знаешь ведь силу его ты и ярость! Дети и матери — все будут кровью залиты… Проклято, Нирбия, станет тогда твое имя, коль ты могла всех спасти, да вот не захотела…

Нирбия от его слов содрогнулась, примолкла. Скорбью затмилось лицо…

— Слышала я от старух, будто прежде, еще до того, как боги лепили людей и пускали на землю, люди росли под землей, как трава, и не знали печали. О боги страны моей дальней! О Шамаш могучий! Молю, превратите меня в траву полевую! И зацеплюсь я корнями за землю, камня вокруг оплетусь, чтоб не сорвал меня вихрь. Если же выдернет буря меня, то на волю ее я покорно отдамся — вдруг меня с юга на север она унесет, туда, где небо просторней и выше, где солнце не жжет, а ласкает, где родина предков моих, где иные названья сущность имеет людей и природы явленья… Но не судьба мне и в землю врастать, и летать в поднебесье. Никогда я не видела счастья и не имела Ламассу![8]

Идущему дальним путем стала Нирбия ликом подобна, и понял Эсагилкиниуббиб: согласна рабыня! Получит свое Южный Ветер!