Искатель, 1996 №5

— Эва станет большой актрисой, — глядя ей вслед, гордо сказал Дитер Хаузер.

Они пошли по тускло освещенной Валльнерштрассе. Уличное движение к этому часу почти совсем затихло. Кренски держался чуть позади.

— Вы знали моего отца? — спросил Дитер.

— Да. Ваш отец умер, — сказал Кори.

— Знаю. Он попытался перебежать на Запад и был убит, прежде чем друзья сумели его вытащить. Меня уже вызывали в полицию и расспрашивали. Мою мать там тоже знают. Ну и родители — пара предателей! — сухо засмеялся Дитер.

— Вашего отца держали в России против его воли, — сказал Кори.

— Вы знаете об этом.

— Он тоже так мне говорил. Я не видел его уже несколько лет. Отец посылал мне деньги, хоть я и не нуждался в них. Мне хватает зарплаты, которую я получаю в своем театре. Отцу не нравилось работать на трудящихся, он предпочитал работать на империалистов, потому что они больше платят, и получил по заслугам.

— А вы не думали, что ему, может быть, не хотелось работать на военную промышленность? — высказал предположение Кори, пока Гиллель, явно огорченный, молча шел рядом с Дитером.

— Не надо пичкать меня этой вашей пропагандой, — ухмыльнулся Дитер. — Он хотел работать на своих американских друзей.

Они вошли в небольшое кафе, тускло освещенное электрическими лампочками. Кренски последовал за ними и занял место за соседним столиком. В кафе пахло прогорклым жиром и несвежим пивом. Сидевшая за стойкой увядшая блондинка листала какой-то журнал. Она взглянула на новых посетителей, но тут же вернулась к своему чтению.

— Теперь рассказывайте, зачем моя мать послала вас сюда, — сказал Дитер, усаживаясь за стол.

— Это запутанная история, — ответил Гиллель, сочувственно глядя на Дитера. — Ваш отец оставил в свое время деньги для вашей матери, но она отказалась принять их. Для нее ваш отец был коммунистом, а для вас — он фашист. Она сказала, чтобы я отдал эти деньги вам.

— Прекрасно. Наконец-то Валькирии пришла в голову здравая мысль, — улыбнулся Дитер. — Так и передайте ей.

— Это двадцать тысяч западно-германских марок — в марках, долларах и фунтах.

— Иностранная валюта?

— Да. И эти деньги при мне, — сказал Гиллель, показав на свой карман.

— А как с декларацией на границе?

— У меня на это не было времени.

— Пива, — сказал Дитер подошедшей к их столику официантке и замолчал, ожидая пока она не отойдет так далеко, что не сможет их слышать.

Кори взглянул в сторону входных дверей. В кафе вошли двое полицейских и уселись за столик, стоявший недалеко от входа.

— Вы оба сошли с ума, — зашептал Дитер. — Если вас поймают с этими западно-германскими марками и долларами без декларации, то отправят на двадцать лет в трудовой лагерь.

Официантка принесла им бутылки с пивом и стаканы, а потом подошла к полицейским и стала обслуживать их.

— Заплатите ей, — сказал Дитер.

Кренски встал из-за своего столика и подошел к Кори.

— Я заплачу, — сказал он.

Дитер побледнел. Его обескуражило появление незнакомого человека.

— Это Кренски, наш шофер, — сказал Кори.

Кренски придвинул к их столику еще один стул и сел.

— Не волнуйтесь, — сказал Кори Дитеру. — Он обо всем знает, и на него можно положиться.

Поглядывая в сторону двоих полицейских, сидевших почти у самого выхода из кафе, Кори заметил, что один из них отвечает на его взгляд, и этот их обмен взглядами остался, кажется, никем не замеченным. Как понять, что означает это внимание со стороны полицейского? Подает ли он какой-то сигнал к действию?

— Моя мать знала, что делает, — сказал Дитер. — Она, наверное, хочет, чтобы у меня возникли неприятности. Она пыталась сделать из меня нациста, когда я жил у нее. Ты только оглянись вокруг — и увидишь, какое счастье дает нам Великий Германский Рейх! Мы высшая раса! Послушать ее — все женщины в этом Рейхе будут такими же, как она. Темноволосых людей отправят в лагеря смерти и уничтожат. Она была за войну, а я — за мир.

Кори не сомневался, что полицейские стремятся установить с ним контакт за спиной у Кренски. Один из них поднял стакан, чуть заметно скосив глаза в сторону Кренски. Второй многозначительно поглядывал на улицу.

— Ваш отец тоже был за мир, — сказал Гиллель, наклоняясь в сторону Дитера. — Вот почему он пытался вырваться из России. — Гиллель заговорил так горячо, будто разногласия между Карлом Хаузером и его сыном были его, Гиллеля, личной трагедией. — Ему годами не давали увидеться с вами. Таково было наказание за то, что он принял участие в забастовке. Они не разрешали ему состоять с вами в переписке. Он просил, чтобы вам разрешили приехать к нему в Бойконур — ему ответили, что больше он никогда не увидит вас.

— Откуда вы все это знаете? И кто мне докажет, что все это правда?

— Какой смысл мне врать, обманывать вас? — спросил Гиллель — Все мы ненавидим войну.

— Странно слышать такое от американца, — сказал Дитер. — Вы хотите войны, вы сделали атомную бомбу, способную многократно уничтожить все живое на Земле. Двадцать тонн тротила на каждого жителя Земли! Когда мой отец отказался работать на вас, вы убили его. Теперь — уже мертвый — он хочет подкупить меня. От него я услышал бы то же, что и от вас!